Виктор Кнут - Кровавый отпуск

В какой-то мере мне повезло. Не успела я тогда на дороге среди бескрайних полей потерять сознание, как рядом оказался местный ветеринар — он-то и ехал в одном из двух «уазиков» — не грузовиков, а «уазиков», — о которых мне сообщила Оля. Ветеринар забинтовал мне живот, констатировал, что остальным уже не помочь, и, засунув меня на заднее сиденье машины, отвез в больницу. С нами дотуда доехала Оля. Она и дала первые показания обалдевшим ментам. А те тут же сделали правильный вывод о том, кто я такая. И сообщили обо мне туда, куда накануне просили сообщить всех местных ментов, если я вдруг объявлюсь на горизонте.

Дальше потребовалось всего лишь чуть больше часа на то, чтобы перебросить меня на вертолете — возможно, на том самом вертолете, который я видела в Подберезье, — в Липецк. Здесь мне сразу сделали операцию, вытащили из брюха пулю, заштопали разорванные кишки и умело пресекли в корне развитие перитонита. Так что теперь мне оставалось только лежать, глазеть в телевизор и ждать, когда затянутся швы. И, конечно же, соблюдать диету.

Первое, о чем я попросила Татьяну Григорьевну, это навести справки о Джамале и Лене, брошенных мною один на один с озлобленными ментами. И надо отдать ей должное, Борщ подсуетилась на славу. Приняла к исполнению мою просьбу утром, а уже вечером сообщила, что с Леной все в полном порядке. Продолжает трудиться на почте. А вот Джамала пришлось выковыривать из ИВС. Но теперь все в норме, он уже дома, и ему ничего не грозит. Местные мусора сейчас не осмелятся бросить на него хоть один косой взгляд.

Я в этом не сомневалась.

Про Олю я узнала, что она помещена в какой-то очень приличный педиатрический центр, и неизвестно, кто из нас раньше освободится из-под опеки врачей. Скорее все-таки я. А ей предстоит длительная реабилитация.

— Хорошая девочка. Сильная девочка, — заметила Борщ, когда рассказывала мне про нее. — Я уверена, что она справится с этим. Хотя, конечно, неокрепшая детская психика… Эта Оля просила передать тебе огромный привет. Она очень беспокоится о твоем здоровье.

— Вы ее видели? — оживилась я.

— Конечно. Ведь должна же я знать о том, что произошло.

О том, что произошло, Татьяна Григорьевна подробно узнала от меня накануне. И все-таки, тварь такая, поперлась к Оле проверять мои слова. Как будто бы я могла соврать!

Меня это сперва разозлило, но потом я себя одернула: «Все верно. У нее такая работа, у этой Борщихи, — все перепроверять по тысяче раз и не верить никому, даже себе. А я должна быть ей лишь благодарна за то, что она избавила меня от докучливого внимания ментов. Прошло уже несколько дней, а еще ни один не появился у меня в палате, хотя вопросов у них ко мне уйма».

И я сказала:

— Спасибо, Татьяна Григорьевна. Вы меня очень поддерживаете.

В ответ она состроила плотоядную улыбку и оправдалась:

— То, что я делаю, делаю по приказу Барханова. Так что все «спасибо», пожалуйста, адресуй ему. — Мол, если б не он, наш шеф Николай Андреевич, то хрен бы она пошевелила и пальцем, чтобы помочь такой уродке Маринище. Наоборот, еще бы и вздрючила.

Нет, симпатичной Борщ быть не умела. Участок мозга, который отвечает за тактичность и обаятельность, у нее давно атрофировался. Ну и черт с ней! Я смирилась с тем, что добрые отношения между нами никогда не наладятся. И принялась с нетерпением дожидаться приезда Барханова.

Он объявился как раз через неделю после того, как я очутилась в этой больнице. Торжественно вплыл в палату с огромным букетом роз в одной руке и со страшненькой треснувшей вазой — в другой. Уж не знаю, на какой ломойке он ее подобрал.

— Вот. Все, что разрешили тебе принести, — забыв поздороваться, доложил Николай Андреевич и, поставив вазу на стол, начал запихивать в ее узкое горлышко розы. Влезать они не хотели. — И то, попытались отнять даже цветы. Говорят, что у тебя может быть аллергия. Ну прям не медсестры, а осы какие-то… Я имею в виду не осиные талии, а характеры.

Я наблюдала за ним радостным взором, широко улыбалась и была счастлива. Общество душной Татьяны Григорьевны Борщ меня уже порядком достало.

— Докладывай, как настроение. Как здоровье, — Барханов все же справился с несчастными розами, навис надо мной солидным брюшком и ткнулся мне в щеку надушенным подбородком. — Впрочем, я уже побеседовал с твоим лечащим. Говорит, что поправляешься, лучше нельзя и желать. Через пару неделек тебя отсюда вышвырнут за ненадобностью. За полное несоответствие высокому званию российской больной. — Он глухо хмыкнул и приткнул свой зад на краю постели.