Роберт Уилсон - Севильский слепец

Я все еще сижу в кабинете, хотя прошло уже двадцать четыре часа, и смотрю, как ее тень движется по потолку комнаты Хавьера. Уже стемнело. Остается несколько часов до того, как гости соберутся на ужин. Потом мы пойдем на яхту и будем любоваться в порту английским фейерверком. Мне очень горько. Я гляжу на ее тень, удлинившуюся из-за того, что она держит на руках Хавьера. Они приблизились к окну и всматриваются в черноту дворика и в чернильную тень фигового дерева. Слезы выступили у меня на глазах, потому что я знаю, что она прощается с Хавьером, что моей женой она будет на этой вечеринке и не дольше. Она покинет меня и, покинув, предаст. Сейчас я пойду в гардеробную и надену белый смокинг.

5 января 1964 года, Танжер

Я совершенно разбит, но притащил себя к нему, к своему давнему исповеднику. Вот чем стал мой дневник. Меня выворачивает в него, и жуткая тошнота отступает. Я одевался перед вечеринкой. М. нырнула в ванную и явно ждала там моего ухода, чтобы надеть вечернее платье. Я пошел проведать детей. Она не спускалась вниз, пока не съехались гости. Я неотрывно следил за ней. Изредка наши взгляды встречались, и мы тут же отводили глаза. Ужин проходил весело и шумно, но я воспринимал все как ребенок, спрятавшийся под столом. Потом мы собрались в холле, ожидая, пока женщины наденут свои манто, но тут вдруг откуда-то появился Хавьер. М. взяла его на руки и понесла наверх, а он уткнулся ей лицом в шею. Из дома мы вывалились толпой, М. льнула к Сальгадо. Наше прибытие на яхту было встречено оглушительными выстрелами пробок. Насладившись зрелищем фейерверка, гости начали расходиться.

Я попросил Рамона уговорить М. совершить морскую прогулку. «Она для тебя сделает все что угодно, — сказал я, — а меня не послушает». Часом позже мы втроем вышли в море. Был полный штиль, холод пробирал до костей, зловеще светил месяц. Мы пили шампанское в рубке, М. куталась в песцовую шубку. Тишина стояла жуткая. Вдруг налетел ветер, и Рамон, успевший опьянеть, спустился в каюту. Я повернул яхту к Танжеру.

Наконец М. сказала: «Я от тебя ухожу… ты уже знаешь, да?» Я спросил, как ей удалось найти дневники. Оказывается, она сумела выведать мой секрет у Хавьера. Ее лицо было совсем рядом с моим, когда она добавила: «Это останется между нами». Даже секундное раздумье лишило бы меня воли, поэтому я сразу ткнул ее кулаком в солнечное сплетение, и она, согнувшись пополам, повисла на моей руке. Я с силой швырнул М. на леер, подсекший ее под ягодицы. Она перевернулась через борт словно в клоунском кувырке — только ноги мелькнули в темноте. Всплеск не был слышен. Я даже головы не повернул. Волнение усиливалось, и когда мы подошли к Танжеру, море уже бушевало. Пришвартовавшись, я позвал М. и Сальгадо. Сальгадо вылез. Я велел ему разбудить М., и он опять спустился вниз. Через минуту он вернулся и сообщил, что в каюте ее нет. Мы как безумные носились с криками по яхте, пока не отчаялись, после чего связались с береговой охраной. Тело так и не нашли. На следующий день я рассказал Хавьеру о случившемся. Он был безутешен».

Продолжавший чтение голос долетал теперь до Хавьера издалека, потому что сам он находился там, перед комнатой, прежде служившей его отцу мастерской. Его позвали туда, чтобы сообщить ужасное известие, уже успевшее просочиться к нему сквозь толстые оштукатуренные стены. Глухое уныние заполнило дом, и он слышал лишь удары собственного сердца, проскальзывая в дверь к отцу. Он думал, что вот сейчас папа прижмет его к груди и поцелует в макушку, но тот с такой силой ввинтил пальцы ему в плечо, что Хавьер даже поднялся на цыпочки. Огромное лицо отца опустилось к лицу сына. Он наставил палец на глаз Хавьера, словно заряженный пистолет.

«Ты ведь понимаешь, почему Мерседес исчезла, не правда ли, Хавьер?»

Хавьер онемел от боли в выкрученном плече и, как мне казалось, от ужаса перед накрывающей его пустотой, которой он боялся больше всего на свете.

«Заруби себе на носу, — сказал я, притянув к себе мальчишку так, что его подергивающееся лицо оказалось прямо напротив моего. — Ты никому не должен говорить, где я храню мои дневники. Это моя тайна. Я хочу, чтобы ты хорошенько это запомнил… Отныне, Хавьер, этих дневников больше не существует».

Хавьер снова стоял в коридоре перед закрытой дверью отцовского кабинета и смотрел на свое плечо. Слезы брызнули у него из глаз и побежали по гладким щекам. Рот заполнился вязкой слюной. Он знал, что Мерседес никогда не вернется. Ее аромат никогда не окутает его, когда он будет засыпать под теплым одеялом. Его маленькие пальчики никогда не будут играть ее серьгами. И виноват в этом он. Ему не надо было ей ничего говорить. Хавьер бросился вверх по лестнице, в свою комнату, в свою кровать, но с ним остались черная пустота осознания и дикое жжение в плече.