Йенс Лапидус - Стокгольм delete

– Привет, Беньямин.

Прошептал что-то неразборчиво.

– Как ты?

Ответа не последовало.

– Ничего удивительного, что тебе продлили срок.

Он опять что-то прошептал, но на этот раз она уловила два слова: «…я знаю…»

– Послушай, Беньямин… мы, то есть я и Тедди, не думаем, что твой отец покончил жизнь самоубийством, когда прыгнул с парома. Мы считаем, он инсценировал самоубийство. Тебе что-то про это известно?

Она взяла его за руку. Прохладная, нежная, почти детская кожа.

Он слегка двинул большим пальцем.

– Что это значит? Да? Или нет?

– Да… – прошептал он.

– Твой отец жив?

Невнятное бормотание. И опять Эмили удалось различить отдельные слова: «… я не знаю… в доме…»

– Что ты имеешь в виду? Отец был с тобой в том доме?

Пожатие большого пальца. Да. Был.

– А ты знаешь, кто убитый?

Беньямин покачал головой. И вдруг тихо, но совершенно отчетливо прошептал:

– Может быть, папа.

– Матс? Убитый – это Матс?

– Не знаю.

– А что ты делал в доме?

Рука напряглась. Видно было, как он старается найти – или вспомнить – нужные слова. Он опять начал бормотать.

– …встреча…

Эмили поняла: надо ставить простые вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет».

– Ты кого-то встретил там?

Пожатие пальца. Да.

– Ты встретил Матса?

Снова движение пальца. Да, встретил.

– А Сесилия знает, что вы там встретились?

Ответ последовал не сразу. Он еле заметно покачал головой.

– А она знает, что Матс не покончил с собой?

– Нет.

– А кто знает?

Молчание. На лбу вздулись жилы. Видно, как Беньямин старается собраться.

– Ли… – дальше этого дело не пошло.

– Лиллан?

Он закрыл глаза.

– Беньямин, милый! Лиллан знает?

Молчание. Паренек бессильно откинулся на подушку.

– Что он сказал? – спросил Тедди, дожидавшийся ее у подъезда.

– Я, собственно, не имею никакого желания с тобой говорить.

– О’кей, можешь не говорить. Но хоть что-то удалось узнать?

– Да… кое-что. Во всяком случае, он коммуникабелен. Относительно. Он знает, что Матс не покончил с собой. Но считает, что убитый в Вермдё – его отец. То есть точно не знает, но не исключает.

– О, дьявол… Он что, убил собственного отца?

Эмили даже не подумала о такой возможности.

– Мог бы быть поразговорчивее, – проворчал Тедди.

– Ему лучше с каждым днем. И мне надо бежать. У меня сегодня еще одно судебное заседание.

– А это еще что?

– Тоже о продлении ареста.

Тедди поднял бровь.

– Понимаю… Линда рассказывала. Могу я пойти с тобой?

Эмили покачала головой.

– На сегодня тебя достаточно.

Скоро четверо суток в предвариловке.

Через два часа судебное заседание. Будут обсуждать, есть ли основания содержать его под стражей. Наденут наручники и повезут в суд. Кореши рассказывали, как все это происходит. Никола в этом смысле девственник. Заведение для трудных подростков в Спиллерсбуде – детский сад с надувными шариками.

Его все время знобило, мучил понос. Рука на месте укуса полицейского волка по-прежнему болела, иной раз очень сильно. Он даже подумывал о самоубийстве. Если бы у него был брючный ремень… но брючного ремня у него не было. Отобрали.

Еще раз приходил Симон Мюррей. Выглядел, как Мэтью Макконахи, – жесткие складки у насмешливого рта, пронзительный взгляд.

– Ты ведь понимаешь, что тебя не отпустят?

«Я не выдержу несколько недель в клетке», – даже не подумал, а ясно понял Никола.

– Думаю, тебе будет нелегко несколько месяцев в изоляции.

Одна надежда: если уж я держусь, Хамон не дрогнет. Хамон всегда был покруче.

– А ты знаешь, Хамон уже колется, – Симон смотрел на него, не меняя ни интонации, ни выражения лица. – Сказал, что деньги нужны были тебе…

Николу опять начал бить озноб. Ему очень хотелось бы встретиться хоть с кем-то, кому есть до него дело. С мамой, дедом, Тедди. С кем-нибудь.

Он вспомнил рассказ Хамона про Ашура – парня, который отказался идти на похороны отца в наручниках.

Он прокашлялся.

– Симон, мне, может, и несладко приходится. Но стукача ты из меня не сделаешь. Так что иди отсюда и больше не приходи…

Он лежал, свернувшись калачиком на матрасе, и думал.

Месяц на свободе – все, чего он добился. Лузер. Еще какой лузер. Ему не место в большой игре. Не потянет.

Голова лопалась от мыслей, но ни одну он не мог додумать. Попытался заснуть. Куда там! Знобит, и в то же время весь мокрый от пота. Мочевой пузырь бунтует: часу не проходит, а он уже сует в решетку белый флажок.