Эдриан Маккинти - Миг – и нет меня

– Что он говорит? – спросил я.

– Он говорит, что мы должны ждать… дальше идет слово, которого я не знаю, но думаю, что это свисток. Мы должны ждать свистка, – сказал Энди.

Энди одолел только начальный курс испанского, получая в основном посредственные отметки, но и это было лучше, чем ничего. Я вспомнил, что в предыдущие два дня я вроде бы действительно слышал свистки, так что Энди догадался правильно.

Мы сели и стали ждать. Вскоре раздался свисток, и мы услышали, как другие заключенные выходят из камер во двор.

– Нужно вынести чертово ведро, – сказал Скотчи. – Фергал, займись…

– Почему я?

– Потому что я так сказал, – отрезал Скотчи. – И еще одно: когда мы выйдем, мы должны держаться вместе, ясно?

Мы кивнули.

Все еще ворча, Фергал стал осторожно поднимать ведро, но моча все равно выплеснулась через край и попала ему на руки. За два прошедших дня ни один из нас так и не сподобился сходить по-крупному, так что хоть с этим Фергалу повезло.

Утреннее солнце светило так ярко, что нам понадобилось около минуты, чтобы привыкнуть к этому после полутьмы камеры. В открытых дверях нашего блока один за другим появлялись заключенные; охранники зорко следили за ними с вышек. Должно быть, тюремная охрана считала время начала прогулки самым опасным, потому что если бы все заключенные бросились бежать, они легко могли смять четверых надзирателей, выпускавших нас во двор. Я не исключал даже, что одно из правил внутреннего распорядка предписывало охране (и она это отлично усвоила) стрелять в каждого, кто выйдет из камеры до свистка.

Заключенные выливали свои ведра в уборную рядом с блоком камер, который, как мы узнали впоследствии, стоял пустым. Те, кто был свободен от этой неаппетитной обязанности, прогуливались по двору. Низкорослые, худые, оборванные, они напоминали индейцев. Их было примерно сто человек. Большинство были босиком и без головных уборов. Никто из них даже не смотрел в нашу сторону. Они негромко переговаривались, некоторые усаживались прямо в пыль, чтобы сыграть в кости партию-другую.

Вслед за Фергалом мы подошли к уборной.

Мы снова видели голубое небо; столбы пыли, поднятой десятками ног, поднимались над двором, закручиваясь спиралью; в ноздри бил резкий запах простора, близких джунглей и множества чужих тел.

Возле уборной с низким гудением роились мухи. Промелькнула какая-то птица; черный хохолок из перьев у нее на голове отливал в солнечных лучах алым, изумрудно-зеленым и золотым, и я вдруг осознал, как мне не хватает этих красок.

– Четыре вышки, по два человека на каждой, – шепнул я Скотчи. – У них дробовики и прожекторы.

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.

– Брюс, детка, это тебе не голливудская дребедень вроде «Большого побега». Наша задача сидеть тихо и не делать глупостей, понятно? – сказал он насмешливо.

– Именно так ты себя вел, когда сидел в «Кеше»? – спросил я.

– Да, именно так я себя вел, если тебя это интересует, – ответил он.

Задавая этот вопрос, я пытался поймать его на слове: Скотчи не раз рассказывал про «Кеш», но он часто забывал, что он наврал нам в прошлый раз, поэтому я рассчитывал, что рано или поздно он скажет: «Какой, к черту, „Кеш“, Брюс? Я сидел в долбаном Магабе!»

– Кстати, сколько ты там отсидел? – небрежно спросил я, но Скотчи не успел ответить. Я сам помешал ему, указав в противоположный конец двора, где несколько заключенных столпились вокруг внушительной кучи соломы, сваленной у входных ворот.

Толкнув Скотчи локтем, я показал в ту сторону и сказал:

– Смотри! Это наверняка подстилка.

– О'кей, – кивнул Скотчи. – Идем.

Он подозвал Энди и Фергала, и мы вместе пошли к воротам. Взяв из кучи по большой охапке соломы, мы остановились в нерешительности. Мы хотели сразу отнести солому в камеру, но не исключено было, что возвращаться туда тоже следовало по свистку или по какому-нибудь другому сигналу.

– Давайте просто забросим ее внутрь, а заходить не будем, – предложил Фергал, но когда он приблизился к двери нашей камеры, охранник, прохаживавшийся по крыше блока, направил на него дробовик и что-то прокричал.

– Что он говорит, Энди?

Но Энди, похоже, не понял ни слова.

– Извините, парни, но я изучал классический испанский, а не его долбаный мексиканский диалект, – объяснил он.

Пришлось нам стоять у нашего блока с охапками соломы и ждать свистка. Не знаю, как остальные, но я чувствовал себя довольно неловко, оказавшись в центре всеобщего внимания. Впрочем, мы и так выделялись среди остальных заключенных не только потому, что были новичками, но и потому, что здесь мы были единственными немексиканцами.