Валерий Барабашов: Изувер

Пошли гурьбой в село, спрашивать у тех, кто ушел ночью, а заодно и водки прикупить.

Вернулись только с водкой.

Уже по дороге на станцию, через день, отец спросил Пашку:

— Ты руку к этому обрезу приложил?

— Нет. Зачем он мне?!

— Да я не скажу Илюхе, ты не бойся. Только все же на хрена он тебе? За одно хранение срок можно схлопотать.

— Не брал я, пап. Убивать никого не собираюсь.

— Правильно. Ствол — это мокруха, соответствующая статья. А ты еще молодой… Гм. Вообще-то, лоха можно пришить и без ствола. Но ты голову этим пока не забивай, Пашок, рано еще. И вообще, думай, как жить. На ходку просто наладиться, потом хреново. Я вот одиннадцать лет по зонам… Да и Илюха — видел какой? Старик стариком, а он моложе меня.

Отец у Пашки тоже выглядел стариком: седой, сгорбленный, с металлическими зубами, хромой — перебило ногу на лесоповале в Коми.

Пашка против него — тростинка: высокий, худой, ловкий. Шестнадцать лет всего. Только-только девять классов закончил. Дальше учиться невмоготу скучно. Эти-то классы еле-еле дотянул. С криками, угрозами об исключении из школы, с вызовом родителей.

Отец в школу не ходил, не отзывался на директорские приглашения. А матери у Пашки давно не было — умерла. Некому было Пашку воспитывать. Волков-старший женился на молодухе, поварихе из столовой, ждал, когда Пашка подрастет, начнет сам зарабатывать себе на жизнь. Сам же он пристроился в магазин грузчиком. Грузчик — не бизнесмен, получает гроши. И потому отец не раз говорил Пашке: «Ты это, Пашок. Кончал бы с этой школой. Один хрен, всех книжек не прочитаешь. А жрать надо — хоть ученому, хоть неучу. Думай!»

По субботам старший Волков напивался, запирал дверь тесной их квартирки в двухэтажном замызганном доме окраинного района, бил смертным боем свою молодуху-повариху, да и сыну доставалось.

Пашка, не в пример мачехе, не кричал и милицией не грозил, а только повизгивал по-щенячьи от каждого любящего отцовского удара ногой по ребрам, прятался обычно под кровать с панцирной сеткой. Туда отец ногой не доставал, а нагнуться и вытащить сына ему было лень. Всю накопившуюся злость он вымещал на своей поварихе Валентине, деревенской тихой девахе, приехавшей в город «на красивую жизнь».

Поорав и в очередной раз пригрозив милицией, Валентина, уже голая, не обращая никакого внимания на Пашку, волокла старшего Волкова в постель, где отдавалась ему со стонами и криками. А Пашка, все еще лежа под кроватью в другой комнате, скрипел зубами и думал о своем обрезе, который он тем же летом привез из тайника и который хранился у него на чердаке дома, в шлаковой засыпке. «Убью… Убью…» — повторял он, слушая стоны мачехи.

Но на отца рука у него все же не поднялась, да и не мог он вот так, открыто, стрелять в доме. Он чувствовал, что надо идти какой-то другой дорогой. Убийство отца — это же прямая дорога в колонию, к зекам. А главное — огласка. Но сам отец и учил его — не светись. Делай так, чтобы никто ничего не знал.

Повзрослевший уже Койот твердо усвоил эту заповедь. Он понял, что можно совершать преступления, которые не раскрываются. Получилось же с обрезом. Никто ничего не узнал, ствол чабаны не нашли. А ствол спокойненько лежит себе в потайном месте, ждет своего часа.

Нет, он, Пашка, не будет убивать отца. Просто в следующий раз, когда тот напьется и кинется на него с кулаками, он набьет ему морду. Или уйдет из дома. К Людке, бывшей однокласснице. Она работает на швейной фабрике, по-нынешнему в акционерном обществе, зарабатывает какие-то деньги. Что там швее-мотористке платят!.. Но она звала его к себе, мать ее не против. Знает, что они с Людкой живут как муж с женой, тянутся друг к другу. Но надо бы годик подождать, их просто не зарегистрируют — малолетки же оба.

Они поженились, когда Пашке исполнилось восемнадцать, перед службой в армии. Он оставил свою молодую жену беременной, а вернувшись, неловко, неумело взял в руки годовалого сынишку — тощего, сопливого, болезненного. Малыш ему сразу не понравился — Пашке хотелось крепкого, розовощекого бутуза, а тут — сама бледность, скрюченные недугом пальчики на руках, испуганные глазенки. Сработали гены, воплотились в этого худосочного малыша с падающей, плохо держащейся на тонкой шее головкой…

— Чего это он такой? — спросил Пашка жену. — Дохлый какой-то.

— Родился такой… — виновато говорила Людмила. — Я плохо питалась, работала много. Домой шитье брала, когда уже живот вырос. А денег у нас все равно не было. Отец твой ни копейки не дал, даже не заходил. Мама моя на пенсию пошла. А ты же знаешь, как ее сейчас дают. Откуда у нас деньги? Тебя вот ждали. Куда работать пойдешь, Паша? Когда?