Эд Макбейн - Дело по обвинению

В комнате опять воцарилось молчание.

– Никто не расплачивается жизнью за то, чего не совершил, – сказал наконец Хэнк.

– Ты искренне веришь в это? – спросила она.

– Да, искренне.

Она посмотрела на него долгим пристальным взглядом, а потом сказала:

– Значит, ты теперь совсем не тот?

– За это время мы оба изменились, – сказал он. – Трудно ожидать...

– Смешно, – устало сказала она. – Я пришла сюда, ожидая встретить чужого человека, и действительно встретила чужого... Я совсем не знаю тебя. Я даже не знаю, не повлияет ли то, что когда-то произошло между нами, на судьбу моего сына. Откуда я знаю, что ты...

– Не договаривай, Мери! – Голос его прозвучал резко. – Я юрист, я верю в правосудие и твоего сына будут судить по закону. Да, когда я получил твое письмо, мне было больно. Но это было очень давно, а мы все становимся взрослыми.

– А мой сын станет взрослым? – спросила она.

Ответа на этот вопрос не последовало.

В тот же день он отправился к Холмсу. Из-за своей фамилии Холмс, начальник криминалистического отдела, был известен среди репортеров под кличкой «Шерлок», но на работе все называли его Эфраим, именем, данным ему при рождении. Это был невысокий седовласый человек в очках; круглое лицо придавало ему сходство с телевизионным комическим артистом – сходство весьма обманчивое, ибо Эфраим Холмс был начисто лишен чувства юмора.

– Что вам нужно, Хэнк? – спросил он без всяких предисловий. – Я занят.

– Поговорить о деле Морреза, – так же коротко ответил Хэнк.

– А что такое?

– Мне бы хотелось от него отказаться. Может быть вы передадите это дело кому-нибудь другому.

– С какой стати? – Холмс оторвался от своих бумаг.

– По причинам личного характера.

– Например?

– По личным причинам, – повторил Хэнк.

– Побаиваетесь?

– Нет. А чего?

– Не знаю. Например, газетной шумихи. Эти мерзавцы уже заранее предсказывают исход дела. Требуют смертного приговора. Я подумал, что вас это могло напугать.

– Нет, дело не в этом.

– Так в чем же? Не считаете же вы, что у вас нет основания для подобного обвинения?

– Безусловно, есть.

– Предумышленное убийство?

– Да, предумышленное убийство.

– Тогда в чем же, черт побери, дело?

– Я уже сказал вам. Причина сугубо личная. Я хотел бы отказаться, Эфраим. Был бы очень признателен.

– Может быть, кто-то из этих ребят вам родственник или близкий знакомый?

– Нет.

– Неприятно требовать смертного приговора мальчишкам?

– Нет.

– Предубеждены против пуэрториканцев?

– Что?

– Я сказал...

– Я расслышал. Но что это вообще за вопрос?

– Благородное негодование тут ни при чем. Ненависть не разбирается в таких тонкостях. А вдруг вы принадлежите к тем, кто убежден, что в нашем городе должно быть поменьше таких, как Рафаэль Моррез. В таком случае можно как-то оправдать в собственных глазах и подобное убийство.

– Абсурд, – сказал Хэнк. – Не представляю себе, что кто-нибудь может так думать.

– Н-да? Еще как могут! – Холмс немного помолчал. – И вы все-таки не убедили меня, что это дело следует передать другому.

– Ну, а если защита будет ссылаться на то, что прокурором, пусть бессознательно, руководит личная неприязнь?

– Значит вы действительно не любите пуэрториканцев?

– Я имел в виду другое.

– Ну, а кому, по-вашему, я могу передать дело?

– Это решать вам, а не мне.

– Послушайте, Хэнк, вы знаете, что я не склонен к преувеличениям. Если я говорю, что вы лучший наш обвинитель, то это не комплимент. Это очень важное дело, более важное, чем вам...

– Просто очередное убийство. Таких у нас бывает сотни каждый...

– Ну нет, не просто очередное убийство! Это чертовски важно. Я хочу, чтобы обвинителем в этом деле были вы, и шеф этого хочет. И я не собираюсь передавать его другому, если вы не приведете более убедительных доводов.

– Хорошо, – вздохнув, сказал Хэнк. – Я знаком с матерью одного из них, Ди Паче.

– Она что, ваша приятельница?

– Нет, не совсем. Я знал ее мальчишкой, еще до армии. Когда уходил в армию, то просил ее дождаться меня. В Европе получил от нее письмо с отказом. И больше никогда ее не видел. До сегодняшнего утра.

– Давно все это было?

– Лет пятнадцать назад.

– Это очень большой срок, Хэнк.

– Да, но защита может этим воспользоваться. Что если они вызовут Мери как свидетельницу? Если она заявит, что отказалась стать моей женой в 1943 году, и требование смертного приговора – всего лишь мелкая личная месть?