Александр Кривенко - Детектив Клуб - 2 (Сборник)

Этого я уже не выдержал и выскочил в коридор. Когда, немного успокоившись, вернулся, то увидел, как Марья Николаевна перебирает карточки. Мы принялись вместе вглядываться в них, молчаливо моля смерть о маленькой уступке. Чтобы хоть с кусочков фотобумаги Вадик откликнулся на нашу скорбь. Не знаю, как это случилось, но просьба дошла до грозного адресата.

Он вернулся, подал знак с одного из снимков. Вадим стоял, прислонившись к стволу дремучей ели — такой живой, органично вписавшийся в природу, греющий кожей щеки шершавую кору дерева.

Мне хорошо знакома история этого фото. Ведь рядышком, «за кадром», сидели у костра Яцек Юргелевич, я и Наташа. Девушка, от рук которой всегда пахло спелой вишней… Расскажу о ней, ибо вечер с матерью Вадима закончился в молчании, и больше мы не встречались.

Познакомились мы с ней при необычных обстоятельствах. Это случилось, по-моему, так давно. В самый разгар моей маеты с кольцом. У меня появилась идея показать антиквариат городскому ювелиру. Неофициально. И личину себе придумал. Корреспондент районной газеты. Все играл в конспирацию. Поэтому предстояло утрясти с моим бывшим завотделом и бывшим плотником Куркиным кое-какие детали предстоящей операции. Ювелиры — народ недоверчивый, мог последовать звонок в редакцию по поводу полномочий «литсотрудника» Архангельского.

Я люблю возвращаться после долгой разлуки даже к тем людям, с которыми меня мало что связывает. И не только к людям, но и к улицам, вещам, настроению, времени. Наверное, тяга к воспоминаниям — штука чисто возрастная. Только с каких лет это начинается? Один писатель сказал, что юность не кончается в какой-то определенный день. Действительно, разве что ненормальный станет утверждать: дескать, с такого-то часа он более не юнец, а зрелый муж. Другое дело, промежуточные финиши. Как в велогонке. На каждом — можно заработать очки на корысть своей мудрости. Она, и только она — вечный миротворец, унимающий страх перед пролетающими месяцами. Поистине, мудрость — религия безбожников. Тогда я спешил к очередному финишу.

Куркин встретил меня приветливо. Я застал его за изложением очередной байки. Редакционные дамы, потягивая сигареты, лениво внимали корявой речи. Все было по-прежнему, будто я лишь вчера ушел отсюда, хлопнув в сердцах дверью. Хотя, возможно, на картине, представшей передо мной, несколько сгустился «слой пыли».

— Здорово, начальник, — в улыбке растекся, как поджаренный на масле блин, Виктор Петрович, — молодцу, как говорится, и форма к лицу. Назад пришел проситься? Хи-хи…

Беседа поначалу завязывалась туго. Еще входя в подъезд, я едва сдержал волнение. Память заскрежетала, разматывая свои цепи. Что уж я мечтал увидеть, непонятно. Слава Богу, вовремя понял: этим людям, как ни обидно признавать, плевать на мое существование с самой высокой крыши. В голову заползла тоскливая мысль: чего приперся к ним? Идея с поручением от газеты уже представлялась надуманной и какой-то детской. Возникла неловкая ситуация. Словоохотливость Куркина еще более обостряла ее. Мне говорить не хотелось, а удалиться без объяснений мешали правила хорошего тона, которым, по крайней мере перед этой публикой, не следовало изменять. Нас выручил Толик Чистовский — ответственный секретарь. Влетел в дверь, как бомба, и сразу кинулся ко мне.

— Але, старина, будешь долгожителем. Помянули минуту назад твое имя, а ты, бац, в гости пожаловал.

— Зачем я тебе понадобился, Толя?

Я сознательно не упомянул в вопросе его кличку — Анатоль Бешеный. Он был обидчив. А прозвали его так за стремление вечно что-то устраивать, организовывать. Он постоянно кипел, брызгался слюной. И почти ничего не доводил до конца. Он мчался по жизни, словно глиссер, стрекоча и поднимая не очень серьезные волны.

— Так ты еще ничегошеньки не знаешь? Хорош гусь! — Чистовский строго посмотрел на меня. Даже осуждающе.

— Да ладно, не тяни. Просвети нашу серость.

— Ишь, прибедняется. Блюститель порядка, елки-палки, — Бешеный Анатоль апеллировал к чуть взбодрившимся дамам. — Ты хоть следишь за культурной жизнью района? Родную газету читаешь? Прошу не врать.

— Ну, в известной степени…

— Ба! — завопил Чистовский. — Пан Архангельский газет не читает! Недаром на вашего брата столько жалоб пишут. Ларчик-то просто открывается. Не ценят синие шинели силу печатного слова.

Этот болтун был буквально нашпигован газетными штампами и мог развлекаться на своем наречии до бесконечности. Я дал ему на базар минут пять, а потом оборвал: