Гарри Гаррисон - Месть Монтесумы

– Что стряслось? – спросил Тони, но она лишь тряхнула головой, отчего слезы наконец излились и медленно заструились по щекам. Так они и стояли, глядя друг на друга через комнату, пока не вернулся Соунз, закрывший за собой дверь, но не опустивший пистолет.

– Ушел вчистую, совершенно бесследно. Шульц еще ищет, но толку от этого не будет, – отчеканил он слово за словом, и каждое дышало гневом; Тони впервые узрел, как Соунз проявляет хоть какие-то эмоции. – Ну, ты, говори, кто он, зачем ты это сделала, говори!

Елизавета Злотникова яростно смахнула слезы, наверное рассердившись на столь явно выказанную слабость перед лицом американо-фашистской гадины, протопала к столу и закурила, прежде чем ответить.

– Этого человека я не знаю, и ваше предположение оскорбительно для меня. Когда я проходила мимо окна, стекло разлетелось – должно быть, он с улицы наблюдал за мной, поджидая, когда я подойду поближе с картиной в руках. И по-русски приказал мне отдать ее. У меня не было выбора.

– Ты могла отказаться, он бы тебя все равно не убил, потому что ничего бы этим не выиграл.

Она резко выпрямилась, сердито выдохнув из ноздрей две струйки дыма.

– Вы забываетесь! Я не задумываясь пожертвовала бы жизнью ради этой чудесной картины, но он сказал, что сначала прострелит Челлини, а уж после меня. Я же сказала, выбора у меня не было.

Пожевывая нижнюю губу, Соунз задумался. Вернувшийся Билли Шульц пропищал:

– Ускользнул.

Оба одновременно заметили, что до сих пор держат оружие, и убрали его с глаз долой, признавая поражение, – по крайней мере, временное.

– По-моему, она говорит правду, – подал голос Тони. – Во всяком случае, я узнал человека за окном.

Рука Соунза снова дернулась к пистолету, но тут же неохотно опустилась.

– Вы случаем не потрудитесь уведомить меня о его личности… нет, погодите. Пойдемте со мной.

Увлекая Тони в другую комнату, он коротко кивнул второму агенту, одновременно ткнув большим пальцем в сторону Елизаветы Злотниковой. Шульц кивнул в ответ, оставшись рядом с девушкой. Прежде чем возобновить расспросы, Соунз тщательно закрыл дверь и нетерпеливо ждал, пока Тони смешает коктейль взамен пролитого и снова усядется в кресло.

– Учтите, я видел его лишь мельком, но спутать не мог. Его зовут то ли Наан, то ли Наум, что-то вроде этого. Он сабра, работает с Гольдштейном.

– А вы откуда знаете?

– Откуда знаю? Сами знаете, откуда! – Усталость, алкоголь и угасающие отзвуки утреннего похмелья давали себя знать. – Он один из тех, кто меня сграбастал, небось он-то меня и шандарахнул по голове. Крутой парень. Обрабатывал меня, пока Гольдштейн его не остановил, потом сам же отвез меня обратно в отель. Еще бы мне его не запомнить!

– Зачем ему картина?

– Незачем, в том-то и странность. Я же вам говорил, Гольдштейна интересует какой-то там Хохханде, я вам все об этом выложил. Его люди захватили меня по ошибке, приняв за Курта Робла. Обстоятельства сделки с картинами были ему известны, мне не пришлось ничего рассказывать. Он охотник за нацистами, а не похититель музейных ценностей.

– Однако все-таки похитил картину, если только этот субъект не действовал по собственному почину.

– Нет, навряд ли. У них что-то другое на уме. Гольдштейну что-то нужно от нас, это очевидно. Челлини ему нужен в качестве орудия переговоров. Свяжитесь с ним и спросите. Телефон под рукой.

– Секретные вопросы ни в коем случае не решаются по гражданскому телефону. Кто-то должен связаться с Гольдштейном, в этом вы правы. Я в данный момент возглавляю операцию и засвечиваться не могу. У Шульца другая специализация. Остаетесь вы.

– Только не я! Стоит мне сунуть нос в Мехико, как полиция схватит меня, на том и кончится. Вы что, забыли, что на мне висит обвинение в убийстве?

– Способ обойти это препятствие всегда найдется. – Соунз бросил взгляд на часы. – Операция начинается в восемь ноль-ноль утра. Сейчас поспите, вон там есть еще одна спальня. Я хочу потолковать с девушкой еще малость.

Осушив стакан, Тони отправился искать постель. Что ж, поспать – мысль просто замечательная. В город его ехать никто не заставит, это чистейшее самоубийство, надо сказать об этом утром. Но первым делом поспать. С этой мыслью он стащил с себя одежду и с наслаждением упал навзничь, уснув еще до того, как голова коснулась подушки.

Казалось, не успел он смежить веки, как рука Соунза настойчиво затрясла его за плечо, вырывая из блаженных глубин забытья. За окном пылало солнце, громко распевали птицы. Когда Тони удалось проморгать слипающиеся глаза, часы показывали семь.