Мария Брикер - Фонарь Диогена

– Да нельзя тебе! Нельзя, Вика!

– Если не поможешь, я сама сбегу. В окно выпрыгну и босиком уйду. Ты меня, Маруся, знаешь!

– Знаю, – покачала головой женщина и нахмурилась, – как была ты бестолочью, Викуша, так и осталась. Ну что мне с тобой делать-то! – всплеснула руками Маруся. – Ты на себя в зеркало посмотри! Зеленая вся, синяки под глазами…

– Ха, а косметика на что? В общем, так, Марусенька. Зови доктора, будем отказную от дальнейшего лечения писать, и домой. Сколько времени?

– Половина тертьего!

– Отлично! Мне нужно к олигарху к четырем успеть, чтобы в доме освоиться, проконтролировать приготовление ужина и встретить его долбанутого гостя с широкой улыбкой на лице. Еще нужно досье этого олигарха как следует изучить, чтобы не ляпнуть что-нибудь не то. Как раз успеваю: дома приму душ, переоденусь, приведу себя в порядок, тачку поймаю, и на Рублевку. Зови доктора, Марусенька, – попросила Вика, побледнела и опустилась на койку. – Ничего, ничего, немножко голова закружилась, – через силу улыбнулась девушка, поймав на себе обеспокоенный взгляд Маруси.

Маруся кивнула и выскользнула за дверь. Вернулась она вместе с доктором и медсестрой. Сестра держала в руках металлический лоток.

Вика растерянно посмотрела на лоток и резко встала с постели.

– Викуля, доктор согласен тебя отпустить, но нужно еще одну процедуру сделать, – улыбнулась Маруся.

– Какую еще процедуру? – разозлилась Вика.

– Не волнуйтесь, – успокоил ее доктор. – Прилягте на пару минут. Укольчик сделаем, чтобы вы окончательно в норму пришли, и домой поедете.

– Ложитесь, женщина, – прогнусавила медсестра.

– Какая я тебе женщина! – обиделась Вика. – Сама ты женщина! Давно в зеркало на себя смотрела?

– Ой-ой-ой, разговорчивая больно, – съехидничала медсестра. – Ложись уже, юродивая. Не боись, у меня рука легкая, больно не будет.

– Да не боюсь я. Тоже мне, – хмыкнула Вика и легла на живот. Сестра оказалась права: больно не было, укола она почти не почувствовала, по телу расползлась приятная истома, закружилась голова, и сознание поплыло в теплое море небытия.

– Проспит теперь сутки, – донеслось откуда-то издалека.

– Спасибо вам, доктор, – сказала Маруся.

Выходит, Маруся ее обманула. Предательница! Вика попыталась крикнуть, но ничего не получилось, язык во рту ворочался с трудом, и она лишь прошептала себе под нос:

– Не прощу тебя, Маруся…

– Обойдусь как-нибудь без твоего прощения, – устало сказала женщина, поцеловала Вику в затылок, и наступила темнота.

Он нашел ее, нашел! Но подходить не спешил, наблюдал издали. Лиля стояла на пологом берегу в длинном светлом платье, держала в руках корзину и бросала в воду разноцветные лепестки. Розовые и оранжевые лодочки плыли по темной глади реки. От воды тянуло могильным холодом. Крепко пахло тиной и гнилой рыбой. В заводи, на тугих зарослях камыша, висела рваная рыболовная сеть. За ячейки ее плавниками и жабрами зацепились несколько надутых рыбин – вот откуда шел запах.

Никита отошел от камышей на несколько метров, спрятался в кустах. Запах по-прежнему ощущался, но Лиля этого амбре не замечала, и его – тоже. Стоять в кустах надоело, Никита вышел из укрытия и подошел к жене.

– Лиль, зачем ты от меня ушла-то? – делано равнодушным тоном спросил он.

Она вздрогнула и выпустила корзину из рук, та упала в реку, закружилась на волне и поплыла от берега. Лилечка проводила ее долгим взглядом, улыбнулась, потянулась к нему и уткнулась лбом в грудь. Никита обнял жену, сквозь легкое платье ощущался холод ее тела.

– Замерзла, да? – Никита взял Лилю за руку, поцеловал, тут в нос ему снова ударил запах тухлой рыбы и чуть не сбил с ног. Никита пошатнулся, продолжая удерживать Лилю за руку – рука была ледяной и какой-то чужой. Она была мертвой!

– Мля-я-я-я! Верховцев! Проснись, мля-я-я! – закричал кто-то в самое ухо.

Никита открыл глаза и вернулся в действительность. Но действительность была так ужасна, что ему захотелось провалиться обратно в небытие: рядом с ним в постели, нежно укрытый шелковым одеялком, лежал труп Александра Зимина и держал его за руку. Точнее, Никита держал труп Зимина за руку. Верховцев зажмурился и очень громко и протяжно застонал на всю спальню. Стон перерос в крик, сначала хриплый, а затем – ультразвуковой. Рядом стоял Илья и тоже орал во всю пасть фальцетом, тыча пальцем в постель.

– Отпусти его! – вопил Шахновский. – Отпусти его, козел! Ты козе-е-ел!