Себастьян Жапризо - Убийство в спальном вагоне

Когда теперь при ней говорили о девушках, ей снова было неловко — и не потому, что она сердилась на себя за ошибку молодости, а из-за отсутствия воспоминаний. Это было что-то мимолетное, поспешное и немного нечистое. Та маленькая идиотка, которая позволила все это проделать, моча ей, что ли, в голову ударила? — была другая, не она.

Выходя, Элиана Даррэс еще раз поглядела на себя в зеркало, подумала о надзирательнице пансиона, о маленькой дурочке в измятой юбке, о женщине, которая спустя почти тридцать лет дала себя поцеловать в пропахшем жареным картофелем и красным вином бистро напротив кинотеатра «Дантон».

Странно было вспоминать об этом. С разрывом в двадцать с лишним лет у нее были любовники одного возраста, они словно слились воедино, словно первый из них не состарился. Второй тоже готовился к сдаче бесконечных экзаменов и заходил в бистро поиграть на бильярде.

Лифт остановился между этажами. Она стала нажимать разные кнопки, лифт дергался то вверх, то вниз, пока он не пошел только вниз. Но едва начав спускаться, остановился снова. Она подумала, что какой-то дурак или шутник открывает наверху дверцу шахты. Кончится тем, что все разладится, надо позвать консьержа. Она не любила консьержа, который никогда не здоровался и не прощался и всегда был одет во что-то грязное.

Она нажала кнопку последнего, пятого этажа, лифт поднялся и остановился неизвестно почему на четвертом. Тогда она попробовала нажать еще несколько кнопок.

Самое удивительное, что тут она вспомнила Эрика. Однажды, ожидая ее на лестнице, он все время открывал и закрывал дверь шахты, пока она поднималась к себе. Лифт двигался то вверх, то вниз, в конце концов она начала кричать. Он делал это ради забавы, потому что ему было 20 или 19 лет, потому что у него был красивый капризный рот, как у них у всех. Он, не торопясь, раздел ее на большой постели, где она спала одна, они умеют вас свести с ума и знают об этом.

Она плакала, выходя из лифта, а он сказал, что был в ярости, дожидаясь ее. Он действительно долго ждал — позже она дала ему свой ключ. И подчас, возвращаясь по вечерам, находила его уснувшим, как кошка на ковре, с закинутыми за голову руками, смявшего ковер длинными ногами. Красивый рот и темные волосы (надо же позвать консьержа) были нежные, как у спящего ребенка.

Эрик приходил к ней в течение пяти или шести недель, может, два месяца. Некоторое время потом ей казалось неудобным появляться в бистро на площади Дантона. Он задолжал ей, был удобный повод разыскать его, на что-то надеясь. Но она не делала этого. О чем думаешь, когда тебя убивают?

Однако еще до того, как возникло воспоминание об Эрике, продолжая нажимать на кнопки, она внезапно поняла, что ее собираются убить. Подняв голову, подумала: он ведь находится выше меня, в лифте нет крыши, он наблюдает за мной, потешается. Нет, в самом деле, что думают, когда вас убивают?

Она снова подняла голову к совсем близкому верхнему этажу, и тогда грянул выстрел, разорвавший ей грудь и отбросивший ее, как куклу, на деревянные панели кабины. Она успела подумать, что этого не может быть, что это неправда. Шея и плечо еще упирались в стенку лифта. Ясно, что кто-то, подобно Эрику, стоит выше меня. Все равно я их узнаю всех и в темноте, готовых одарить тебя своим красивым мокрым ртом, знаю их шепот и смех, как у пансионерок после ухода надзирательницы. Смех и шепот, как у молодого человека и девушки из Авиньона в темном купе. Распоротое брюхо лошади на фотографии о войне 1914 года. Моя разорванная грудь. Маленькая дуреха, упавшая теперь в лифте, и та девочка в темноте спального вагона.

Эрнест-Жорж-Жак Риволани, шофер-экспедитор, родившийся 17 октября 1915 года в Мё (департамент Сена-и-Марна) и проживавший тупик Вийу, дом № 3, Клиши, был убит пулей 45-го калибра из пистолета «Смит-и-Вессон» в затылок, в упор, около 23 часов, как раз за 11 дней до своего дня рождения, в честь которого его жена уже купила ему пару меховых ботинок.

Он лежал в выходном костюме, уткнувшись лицом в цементный пол, подвернув под живот руку и закинув другую за голову, под самой дверью своего гаража, куда собирался, но не успел поставить машину «Ситроен» 1952 года, мотор которой заглох посреди двора.

— Какая подлость, — сказал Малле.

Он не спал всю ночь, потому что именно ему позвонили в час ночи, и теперь, стоя в распахнутом плаще, только качал заросшим тупым подбородком, глядя, на труп застывшим, немного безумным от усталости взглядом. Накануне, в воскресенье, пока Грацци и Габер ездили от Риволани к актрисе и от актрисы к Кабуру, он мотался по всему Парижу с записной книжкой жертвы, проверяя помеченные там адреса.