Жорж Сименон - Поезд

Я умилился, вспомнив о своих курах, представив, как Нестор с его темно-красным гребнем отчаянно бьется в руках у старика Реверсе.

Сцена стояла у меня перед глазами: низенькие побеленные стены, хлопанье крыльев, летящие белые перья, удары клювом, и, возможно, г-н Матре, который, если ему не удалось уехать, влез на ящик, смотрит поверх стены и, по обыкновению, дает советы.

Все это не мешало мне в то же время думать о женщине, выразившей мне свою симпатию, тогда как я лишь дал ей бутылку, подобранную на путях.

Пока она приводила в порядок волосы смоченными слюной пальцами, я размышлял, к какой категории людей ее можно отнести, но ответа не находил. В сущности, мне это было безразлично, и в конце концов я решил дать ей свою расческу, лежавшую у меня в кармане; сосед, которого я при этом потревожил, недовольно покосился в мою сторону.

Он ошибся. Я поступил так вовсе не затем.

Поезд шел довольно медленно; мы были далеко от населенных пунктов, когда вдруг послышалось тихое гудение — простое, легкое колебание воздуха по непонятной причине.

— Летят! — заорал мужчина с трубкой, все еще сидевший свесив ноги.

Для человека, не страдающего головокружениями, это было лучшее место.

Позже я узнал, что это был монтажник металлических конструкций.

Нагнувшись, я тоже увидел самолеты, так как сидел неподалеку от дверей вагона. Мужчина начал считать:

— Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Их двенадцать! Не иначе, целая эскадрилья… Если бы время было другое и они не гудели, я поклялся бы, что это аисты.

Самолеты шли высоко в небе, я насчитал одиннадцать. Из-за яркого освещения они казались белыми, очень яркими и образовывали правильный клин…

— Что это он там вытворяет?

Прижавшись друг к другу, мы уставились вверх, и я почувствовал у себя на плече руку женщины — правда, она вполне могла опереться на меня непроизвольно.

Последний самолет в одной из сторон клина вдруг отделился от остальных и так резко пошел на снижение, что сначала нам показалось, что он падает. Самолет, спускаясь по спирали, увеличивался невероятно быстро, а остальные, вместо того чтобы продолжать свой путь к горизонту, закружились на одном месте.

Дальше все произошло так быстро, что мы даже не успели испугаться. Пикирующий самолет вышел из нашего поля зрения, но мы слышали его грозный рев.

В первый заход он пролетел над всем поездом, от

начала и до конца, так низко, что мы инстинктивно пригнулись.

Развернувшись, самолет повторил маневр с тою только разницей, что мы услышали над головами стук пулемета и треск расщепляемого дерева.

Из вагонов послышались крики. Поезд прошел еще немного, потом, словно раненый зверь, дернулся несколько раз и стал.

Некоторое время царила мертвая тишина: страх, какого я никогда в жизни не испытывал, охватил всех; я, как и мои спутники, затаил дыхание.

И тем не менее я продолжал наблюдать за небом; самолет стрелою взмыл вверх, и я хорошо видел две свастики на крыльях, голову пилота, бросившего на нас последний взгляд; остальные машины продолжали кружить в вышине, ожидая, пока этот займет свое место.

— Сволочь!

Не знаю, из чьей груди вырвалось это слово. Оно как бы принесло всем облегчение, и мы задвигались.

Девочка заплакала. Какая-то женщина, проталкиваясь вперед, повторяла с отрешенным видом:

— Дайте мне пройти! Дайте пройти!

— Вы ранены?

— Мой муж…

— Да где же он?

Все принялись оглядываться, ожидая увидеть распростертое на полу тело.

— В другом вагоне… В него попали, я слышала его голос!

Она соскользнула на щебенку насыпи и с безумными глазами бросилась бежать, выкрикивая:

— Франсуа! Франсуа!

Все мы выглядели довольно жалко и смотреть друг на друга избегали. Мне казалось, что все происходит в замедленном темпе, но это, конечно, было не так. Помню я также нечто вроде зон тишины вокруг отдельных звуков, которые становились от этого еще рельефнее.

Люди начали спрыгивать на землю — один, за ним другой, третий, и первым их побуждением было помочиться, причем они не потрудились отойти подальше, а один даже не отвернулся.

Чуть дальше кто-то, не переставая, стонал, и стон походил на крик какой-то ночной птицы.

Жюли встала; блузка ее выбилась из помятой юбки. Словно пьяная, женщина проговорила:

— Вот так-то, мой поросеночек!

Она повторила фразу несколько раз и, возможно, продолжала произносить ее и тогда, когда я вылез и помог женщине в черном спрыгнуть на травку.