Татьяна Устинова - Тверская, 8

Говорят, что к вечеру начнется.

Говорят, гражданская война – та самая, после которой случилась революция, – именно так и начиналась.

От прибегавших с улицы пахло дождем, дымом и жженой резиной. В скверике за памятником Юрию Долгорукому жгли костры, черный дым стлался по улице, застилал серое небо.

К вечеру стало понятно, что готовится что-то и впрямь очень серьезное и страшное. Танки – может, как раз Кантемировская дивизия, кто ее знает, – стояли по всей улице, люди плотным кольцом окружали каждый. В толпе шумели угрожающе, кричали «Не пропустим убийц!» и еще «Солдаты! Вас обманывают!» Мальчишки-танкисты в мокрых шлемофонах смотрели с брони вниз, в толпу, и ощущение катастрофы, того, что мир вот-вот порвется, как кусок никому не нужной вчерашней газеты, и под гусеницами танков пропадет, погибнет вся прежняя жизнь, нарастало с каждой минутой.

К вечеру стало ясно, что инкассация не приедет, и вся выручка останется в магазине.

Чего-то в этом роде Марина и ожидала.

Конечно, куда ехать! Да еще за деньгами! Машину не пропустят демонстранты, а отвечать потом за чужие деньги, да еще, может, собственной жизнью – кому это нужно?

Охранники, которых Марина про себя называла «вахтеры», тосковали с самого утра, как видно боялись, что директриса заставит ночью дежурить. А как дежурить ночью, когда и днем страшно! И чего дежурить, зачем, когда все, все гибнет, рушится, горит синим пламенем! Разве кому-нибудь когда-нибудь понадобятся книги, если война уж почти началась?!

Самый молодой из «вахтеров», сорокапятилетний Сергей Васильевич прямо среди дня ушел с работы «на баррикады», объявив, что его место там, где народ сражается за свободу, а вовсе не в подсобке книжного магазина.

– Я вас уволю, – сказала Марина совершенно спокойно.

Спокойствие давалось ей нелегко, но кто-то должен быть сильнее всех, это она точно знала с тех самых пор, как однажды на Приполярном Урале их маленькая группка заблудилась в пурге, и несколько часов все были уверены, что это – смерть. Они шли, монотонно переставляя лыжи, пригибаясь от ветра, почти вслепую, потому что снег лепил в глаза, и каждый думал, что идет... в смерть. Другой дороги нет. Другая дорога потеряна, и найти ее в такую пургу невозможно. Тогда им повезло, с ними пошел их самый первый инструктор Виталий Иванович, который и идти-то не собирался, а пошел, потому что любил ребят именно из этой группы. Тот, кто должен был отвечать за них в этом походе, отвечать ни за что не мог, у него началась почти что истерика, и его приходилось уговаривать двигаться, иначе бы он упал и замерз. Не то что Виталий Иванович все время рассказывал анекдоты и пел зажигательные песни, но он как будто совершенно точно знал, что еще немного усилий, еще немного монотонных движений, еще немного пурги, мороза и снега в лицо – и они выберутся. Самое главное сейчас не сдаться, не упасть в снег, не разрешать себе отчаиваться, и тогда все обойдется. У Виталия Ивановича не было в этом никаких сомнений, хотя, став старше, Марина поняла – были, и еще какие!..

Но он вел их, и довел всех живыми до рая – охотничьей сторожки, где были стены, дрова, в общем, спасение!..

Кто-то должен делать вид, что сильнее всех, иначе выход только один – упасть замертво, умереть еще до того, как смерть придет на самом деле.

Перед самым входом в магазин «Москва» в бочке жгли какие-то бумаги. В скверике за Долгоруким, смотревшим на московскую смуту с высоты пьедестала и веков, которые отделяли его от нынешней суеты и возни, ломали деревья и тоже совали в бочку, и Марине ужасно жалко было этих деревьев, погибавших в огне.

Под вечер директриса всех отправила по домам, а сама осталась в магазине – охранять.

– Ты ненормальная, – устало сказал ей Матвей, когда они закрыли двери за последним сотрудником, – ты хоть понимаешь, что может здесь начаться?

За стенами как будто шумело море, рокотало приливом. Там двигалась, ревела и бунтовала многотысячная толпа.

Марина упрямо молчала.

Бабушка и мама всегда ругали ее за упрямство.

«Вредная какая девка! – в сердцах говорила бабушка. – Никогда по-человечески не сделает, все по-своему! В походы какие-то все налаживается уйти! Мать сказала: ни за что не пущу, так она обманом ушла! Нам соврала, что с подружкой на юг едет, и еще подговорила кого-то из Ялты телеграмму прислать, жива, мол, и здорова! А сама фьють!.. Только ее и видели! Уже в горах каких-то скачет! А там, в горах этих, кто только не пропал! Самое место там девушке, в горах-то!»