Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный

– Работая в прокуратуре, я поняла, что такие факты встречаются сплошь и рядом… – Вера говорила медленно и мягко, стараясь не выглядеть напористой, и искоса поглядывала на Виктора. – И если тебе интересно моё мнение, то лично я не считаю, что опер поступает неправильно, возвращая в карман преступника улику, которую тот успел выбросить. Но есть закон. К сожалению, многие милиционеры втягиваются в это и сами не замечают, как однажды превращаются в преступников, перейдя грань дозволенного. А грань тут очень тонкая.

– Что-то я не очень понимаю, куда ты гнёшь. Ты о чём?

– Сначала ты незаметно подсовываешь преступнику назад то, что он выбросил, а затем начинаешь подбрасывать улики всем подряд, чтобы получить основание для возбуждения уголовного дела… И за решётку попадают невиновные. Ты даже не представляешь, насколько легко скатиться на эту скользкую дорожку.

– Ко мне это не имеет ни малейшего отношения, – твёрдо сказал Виктор.

– Знаю. Я лишь делюсь с тобой мыслями… Да, Нариманов – настоящая сволочь, я ничуть не сомневаюсь в этом, но…

– Конечно, я ещё совсем мало работаю в розыске, но всё-таки я не видел ни одного преступника, который бы сразу согласился с выдвинутыми против него обвинениями. Многих за руку хватаешь, а они всё равно твердят, что не виноваты. Пусть Нариманов жалуется сколько угодно. Мне плевать. Он попался, и я рад этому.

Вера остановилась и прижалась к руке Смелякова, совсем как влюблённая девочка.

– А я рада, что ты не подбрасывал ему эту треклятую анашу… Знаешь, в милиции так много бессовестных людей… Ты всегда казался мне настоящим парнем: честным, прямолинейным, требовательным к себе. А через мои руки прошло уже столько дел о нарушении законности в органах, что я в каждом готова видеть подлеца… Нет, не в каждом, конечно, не в каждом… Но во многих, почти в каждом… Милиция поставлена охранять порядок, а там творится чёрт знает что. Ты знаешь, что один из милиционеров вашего отделения, Васильчук, привлечён за избиение задержанного?

– Да. Только ведь прокуратура ничего не докажет.

– Почему?

– Потому что нельзя доказать, что покалечил именно Васильчук. Может, его на улице собственные приятели исколотили, ну повздорили они по пьянке, схватились за грудки. А потом, когда милиция его взяла, он стал на опера вину валить. Васильчук-то, конечно, очень несдержанный, вспыльчивый, разговаривать с ним трудно, он то и дело на крик срывается. Такому человеку в органах работать противопоказано. Но доказать, что синяки на лице того мужика – дело рук Васильчука… Нет, вряд ли, Вера, свидетелей нет. Никто ничего не видел и не слышал. Слово одного против слова другого.

– Да, трудно… Но ты же не станешь отрицать, что в милиции избивают?

– Не стану. Знаю об этом. Рассказывали. И немало меня такими откровениями огорошили. Хотя «огорошили» – слишком слабое слово… Кстати, это была одна из причин, по которой я начал задумываться об увольнении. Страшно осознавать, что ты являешься частью системы, где сотрудники иногда забивают людей до смерти, и что этому ничего невозможно противопоставить.

– А ты?

Виктор изумлённо поглядел на Веру:

– Бью ли я? Ты очумела, что ли?

– Извини, – она пошла дальше и потянула его за собой, – просто я должна была услышать это лично от тебя…

Виктор не раз возвращался мысленно к этому разговору. Он бесконечно доверял Вере, но признаться в том, что вернул в карман Нариманова анашу, не посмел.

«Вера права, на все сто процентов права, потому что это не метод… Подбрасывать улики нельзя ни в коем случае. Начав это однажды, наверняка скатишься на самое дно. Я это понимаю, и потому мне очень горько… Но как же я должен был поступить? Ведь я заметил, как Нариманов выбросил анашу! Она принадлежит ему! Я так и сказал Вере: наркота принадлежит Нариманову. Я не солгал… Однако я всё-таки солгал. Это знаю я, и это знает Нариманов… Как же я должен был поступить?.. Если преступнику удаётся избавиться от улики – это брак в моей работе. Надо работать профессиональнее… Профессиональнее! Точнее! Работать наверняка! И подобных случаев больше не должно быть…»

Они созванивались несколько раз, дважды Виктор заезжал к ней в прокуратуру, хотя никаких дел у него не было. Мало-помалу в Смелякове начала пробуждаться прежняя тяга к Верочке. У неё было одно из тех женских лиц, полных незабываемого обаяния, о которых всегда приятно думать и в которые всегда хочется вглядываться, потому что кажется, что в каждой черте скрывается нечто важное и таинственное, требующее своей разгадки.