Андрей Ветер - Я, оперуполномоченный

– Сплюнь! – рявкнул Сошников.

– Вы меня не так поняли, – чуть смягчив тон, сказал Кучеренков. – Вы классно работаете, но барахло это медицинское залёживается у нас. И порой залёживается подолгу. На все эти аккумуляторные батареи и разные приборы трудно найти покупателя. Вот сколько у тебя, Сошка, дома лежит сейчас этих самых штуковин, ну преци… цизи… хрен их выговоришь…

– Две.

– Полгода уже лежат! И никому мы их впарить не можем, потому что слишком специфический товар. И всякий раз отдаём мы его по дешёвке. Выходит, что вы зря головой рискуете, пацаны… Нет, надо по-другому. Я же о вас пекусь…

– Чего ты хочешь, Кучер? Куда клонишь?

– Надо чистые деньги брать.

– Что?

– Кассу! – Кучеренков хищно улыбнулся.

Из туалета донёсся шум спускаемой воды, и через минуту в комнату вошёл, шаря осоловелым взглядом, Валентин Андрюхин.

– Ну чё? – спросил он, зевая. Груздиков посмотрел на него исподлобья и сказал:

– Кучер предлагает кассу брать.

– Кассу? – хмыкнул Андрюхин. – Мы ж не гангстеры. Да и кто умеет?

– Научимся! – рявкнул Кучеренков и вытащил из кармана пистолет. – Вот! – Он с победным видом положил оружие перед собой на стол.

– Ни хрена себе! – выдохнул Сошников.

– Выходим на широкую дорогу, – громко провозгласил Кучеренков.

– А справимся, Серёга? – Андрюхин облизал губы.

– Вы и квартиру когда-то первый раз брали, – напомнил главарь.

– В квартире никто не стреляет. А касса – дело другое. Там сигнализация, охрана, – веско заметил Андрю-хин, и Груздиков кивнул головой: «Вот именно!»

– Забудьте про сигнализацию, – прошипел Кучерен-ков и налил себе ещё водки. – Я всё обмозговал.

– Тогда выкладывай, – поторопил его Тер-Микалёв.

– По Золотому кольцу давно не катались?

– Это что такое? – не понял Груздиков.

– Малые города вокруг Москвы: Ярославль, Ростов и прочие всякие, – ухмыльнулся Кучренков. – Ты, Федя, похоже, вообще ни хрена не знаешь…

– Что надо, то знаю!

– Ладно… – Кучеренков закурил. – Я предлагаю брать сельские сберкассы. Сигнализацией там не пахнет, охрана – в лучшем случае глухая и слепая старушенция, до милиции всегда далеко. Угоняем машину, катим туда, вскрываем сейф, и всё в шляпе! А главное – сразу наличные, ничего продавать не надо.

– А как сейф вскрывать? – уточнил Тер-Микалёв.

– Плёвое дело. Автогеном разрежем.

– А ты умеешь? Или ещё кого искать будем?

– Я после школы на стройке работал, со сваркой дело имел, – сказал Кучеренков. – Автогеном разрежем.

– Сам резать будешь? – спросил Сошников.

– И тебя поднатаскаю. Или тебе слабо?

– Мне ничто не слабо, – развязно ответил Алексей и потянулся за водкой.

– Все должны научиться всему, – подвёл итог главарь. – И отмычками орудовать, и с автогеном управляться, и с пистолетом тоже.

– С пистолетом? – удивился Тер-Микалёв. – Это ещё зачем?

– Ствол рано или поздно может сгодиться…

В столовой на Петровке было тихо. Лукашин сидел напротив Смелякова и задумчиво тыкал вилкой в сосиску, изогнувшуюся возле кучки жёлтого картофельного пюре.

– О чём размышляешь, Миша?

– Да вот, Виктор Андреевич, пришла в голову странная мысль.

– Поделишься?

– Работаю я в розыске совсем чуть-чуть, можно сказать, ничего ещё по-настоящему не видел. Но на душе как-то тягостно.

– Почему?

– Столько людей, столько судеб! За один день можно соприкоснуться со столькими жизнями!

– Да, этого в нашей профессии предостаточно… – Виктор потряс гранёным стаканом, взбалтывая компот. – Пока до нужного человека доберёшься, с сотней-другой ненужных столкнёшься. И у каждого свои беды, заботы, неприятности…

– Вот это и давит, – сказал Лукашин. – Мне начинает казаться, что во мне всё это не вмещается. Слишком всего много, чтобы переварить. Ведь они – эти чужие мне люди – всё-таки влезают в меня; хочешь не хочешь, а боль их просачивается в меня. Услышишь что-нибудь на допросе – и вот тебе зарубка на сердце. Поначалу-то и не заметишь ничего, но через некоторое время количество переходит в качество и начинает в душе что-то незнакомое копошиться… У вас было такое?

– Было, но понемногу прошло… Или просто я сжился с этим? Слился? Сделался частью всего этого? Не знаю. Но теперь уже не тяготит.

– Сделаться частью этого? Впрочем, я понимаю. Женщины застревают в детях и растворяются в них без остатка, а мужчины – в работе… А что такое работа? Что для человека должно быть важнее – работа или всё остальное, что лежит вне работы? Если всё остальное, то человек будет несчастен, ведь мы почти всё время на службе. Не любить её, не хотеть её – значит ненавидеть подавляющую часть того, чем заполнена жизнь. По сути, такие люди должны ненавидеть собственную жизнь. А ведь таких много…