Эд Макбейн - Дело принципа

– Не всегда. Но с тобой мне очень хорошо и легко.

– Мне тоже нравится с тобой разговаривать. А то ведь со старшими это нелегко, правда?

– Что?

– Поговорить.

– А то! Я ненавижу общаться со стариками. Меня от них тошнит.

– Ну вообще-то я не имела в виду дряхлых стариков. Тех, кому уже умирать пора.

– И я тоже. Я веду речь об обычных пожилых людях. Ну, тех, кому лет по сорок – сорок пять.

– Ясно. А сколько лет твоим родителям?

– Слишком много, – с усмешкой ответил мальчик.

– А мои еще не очень старые. – Девочка помолчала. – Но с ними все равно ужасно трудно разговаривать, правда.

– И не говори.

– Ты им что-нибудь рассказываешь?

– Не-а.

– А почему?

– Потому что как-то раз я стал рассказывать отцу о том, как мы – я и двое моих друзей – договорились копить деньги, чтобы потом, когда мы вырастем, можно было бы в складчину купить машину. Это была очень хитрая задумка, мы собирались по выходным наводить порядок в подвалах, а хлам потом сдавать в утиль. Понимаешь? И вот я, значит, битых полчаса объяснял ему, что к чему, а он потом лишь оторвался на секунду от газеты, взглянул на меня и сказал: «Молодец, Лонни! Хороший мальчик». И как тебе это понравится? Я распинался перед ним целых полчаса, рассказывал, какое грандиозное предприятие мы затеяли, а он говорит мне, что я хороший мальчик. Наверное, он и не слушал меня. Так что с тех пор я решил, что не буду больше понапрасну сотрясать воздух. Родители называют меня Лонни-молчун.

– А моя мама думает, что я рассказываю ей все, – сказала девочка, – но это не так.

– На мой взгляд, нет никакого резона вводить родителей в курс своих дел, – авторитетно заявил мальчик, – потому что если они и поймут, в чем его суть, то обязательно поднимут такой вой, что и сам будешь не рад; а если они ни черта не смыслят в твоих делах, то нечего утруждать себя пустыми объяснениями. Такова моя точка зрения.

– Раньше мы с отцом часто разговаривали, – вздохнула девочка. – Но тогда я была еще совсем маленькой. И мы так хорошо говорили…

– Да? А о чем?

– Обо всем на свете. Просто разговаривали. Помню, я тогда была ужасно горда собой, потому что папа говорил со мной на равных, как со взрослой.

– А что теперь? Вы больше с ним не разговариваете?

– Редко. Ему все некогда.

– Ну конечно, взрослым всегда некогда! – хмыкнул мальчик. – Вечно они бегут куда-то.

– И к тому же мне… мне просто нечего сказать ему, – заключила девочка.

– Ага, – с тоской в голосе согласился мальчик.

– Мне очень хотелось бы поговорить с ним, – продолжала девочка. – Но сказать ему мне нечего. Просто нечего – и все тут.

– Да уж. – Мальчик вздохнул. – Им всегда некогда. Сама понимаешь.

– Да. Понимаю.

– То есть я хочу сказать, что они дорастили нас до таких лет, кормили, одевали. А значит, нам тоже нужно их понять и не тревожить по пустякам. Согласна?

– В общем-то, да.

– Ведь они ничего нам не должны. Я, например, категорически не согласен с теми ребятами, которые заявляют что-нибудь такое типа: «А я их не просил меня рожать». А кто Заранее просит-то, чтобы его рожали? Разве есть выбор? Я вот тоже не просил родителей меня рожать. Но я ужасно рад, что живу.

– Ты говоришь очень правильные вещи, Лонни.

– Ведь нет ничего лучше, чем жить на этом свете, – продолжал мальчик. – Разве ты не рада тому, что просто живешь?

– Да, конечно. Рада, очень рада.

– Еще бы. А значит, они ничего нам не должны. Они привели нас в этот мир. Дали нам жизнь. И лично мне этого достаточно.

– Лонни?

– Что?

– А ты… ты любишь кого-нибудь?

– В каком смысле?

– Сам знаешь!

– Так, как маму? Или отца?

– Ну…

– Но ведь такая любовь не совсем настоящая, правда? Ее можно считать скорее привычкой.

– Да.

Под деревом воцарилось напряженное молчание. А потом мальчик сказал:

– Дженни?

– Что?

– Дженни, а можно я тебя поцелую? Девочка не ответила.

– Дженни?

Она не отозвалась.

– Ну ладно, – пробормотал он. – Извини. Я просто подумал, что, может быть, ты не станешь возражать, если я…

– Я не возражаю, Лонни, – ответила она, и голос ее прозвучал так невинно, что у Хэнка, лежащего ничком на земле, от жалости защемило сердце. – Но…

– Что, Дженни?

– А ты… ты…

– Что, Дженни? Что?

– Ты не мог бы сначала сказать, что любишь меня? – спросила она.

У Хэнка на глаза навернулись слезы. Его дочь целовалась с мальчиком, а он лежал в темноте, распластавшись на камнях и прикрыв лицо рукой, чтобы приглушить рыдания. Он мотал головой, кусал губы, ошеломленный этим неожиданным открытием, чувствуя себя маленьким и беспомощным и в то же время ощущая в себе невиданную прежде силу и решимость.