Эд Макбейн - Дело принципа

– Она знает, Хэнк.

– Похоже, тебя это не слишком беспокоит, – заметил он.

– Нет. Дженни – разумная девочка, и мне кажется, что ей будет неловко, если ты начнешь читать ей мораль. Гораздо лучше было бы, если бы ты… – Она внезапно замолчала.

– Если бы я что?

– Если бы ты приходил домой пораньше. Если бы ты видел мальчиков, с которыми она встречается. Если бы ты проявлял интерес к ней и к ним.

– Я даже не знал, что она встречается с мальчиками. Тебе не кажется, что ей еще рано ходить на свидания?

– Биологически она такая же зрелая женщина, как и я.

– И явно идет по твоим стопам, – бросил Хэнк и тут же пожалел о своих словах.

– Берлинская шлюха, – сухо прокомментировала Кэрин.

– Извини.

– Все в порядке. Вот что я тебе скажу, Хэнк. Я надеюсь, что когда-нибудь ты все-таки поймешь, что я влюбилась в тебя, а не в американскую шоколадку.

– Я понимаю.

– Правда? Тогда почему ты все время напоминаешь о моем «ужасном» прошлом? Послушать тебя, так я была главной проституткой в районе красных фонарей.

– Я бы не хотел об этом говорить, – поморщился Хэнк.

– А я хочу. Мы должны выяснить все раз и навсегда.

– Нам нечего выяснять.

– Нам многое надо выяснить. И лучше сказать прямо, чем вилять вокруг да около. Тебя очень беспокоит тот факт, что я спала с одним мужчиной до тебя?

Он не ответил.

– Хэнк, я с тобой разговариваю.

– Да, черт возьми, еще как беспокоит! Меня просто выводит из себя, что нас познакомил бомбардир моего корабля и что он знал тебя гораздо дольше и, по всей видимости, гораздо лучше, чем я.

– Он был очень добрым, – мягко заметила Кэрин.

– Я не желаю слушать о его проклятых достоинствах. Что он такого делал, дарил тебе нейлоновые чулки?

– Да. Но ведь и ты их дарил.

– И ты ему говорила те же слова, что и мне?

– Я говорила, что люблю его. И я действительно его любила.

– Здорово! – буркнул Хэнк.

– Ты бы предпочел, чтобы я спала с человеком, который мне не нравился?

– Я бы предпочел, чтобы ты вообще ни с кем не спала!

– Даже с тобой?

– Ты вышла за меня замуж! – крикнул Хэнк.

– Да. Потому что влюбилась в тебя с первого взгляда. Поэтому и вышла за тебя замуж. Поэтому и попросила Питера больше не приходить ко мне. Потому что я полюбила тебя.

– Но сначала ты любила Пита.

– Да. А разве ты никого до меня не любил?

– Я с ней не спал!

– Вероятно, она не жила в военной Германии! – отрезала Кэрин.

– Нет, не жила. А ты жила, только не говори мне, что все немецкие девушки с легкостью отдавались американским солдатам.

– Я не знаю, что делали другие немецкие девушки, могу отвечать только за себя, – сказала Кэрин. – Я хотела есть. Мне было страшно. Черт возьми, я умирала от страха. Ты когда-нибудь испытывал страх?

– Я испытываю страх всю свою жизнь, – ответил он. За столом воцарилось молчание. Они растерянно смотрели друг на друга, словно внезапно поняли, что совсем не знают друг Друга.

Он отодвинул стул:

– Пойду прогуляюсь.

– Хорошо. Будь осторожен, пожалуйста.

Он вышел из дома. В голове звучали слова: «Будь осторожен, пожалуйста», – потому что так она говорила каждый раз, много лет назад, когда он возвращался на базу. Он хорошо помнил, как ехал на джипе по улицам разбомбленного Берлина, встречавшего молчаливый рассвет. Да, хорошие были времена, и зачем он сегодня затеял этот спор? Господи, да что с ним такое?

Он медленно шел по улице. Старые деревья, ухоженные садики, аккуратно подстриженные газоны и большие белые дома с безупречно выкрашенными заборами – миниатюрная деревушка в самом центре города. Вот уж поистине Нью-Йорк – город контрастов. Страшные трущобы через каких-нибудь два квартала неожиданно сменяются аристократическим районом. Даже здесь, в Инвуде, стоит пройти несколько кварталов на восток, и окажешься среди старых, полуразрушенных домов.

Он свернул на запад и направился в сторону реки.

Почему он поссорился с Кэрин?

И почему он сказал, что испытывает страх всю свою жизнь. Эти слова вырвались у него непроизвольно, словно их произнесло его второе «я», о существовании которого он не подозревал.

Да, ему было страшно, когда он летел на своем бомбардировщике под шквалами зенитного огня. Ему было страшно, когда его подстрелили над Ла-Маншем, и ему пришлось сесть прямо на воду, когда «мессершмитт» спикировал и атаковал их с бреющего полета, – он видел, как пули прошили обшивку самолета, когда «мессершмитт» спикировал и снова взмыл вверх, а потом опять спикировал на плывущих членов экипажа.