Эд Макбейн - Беглец

— И вот что я тебе еще скажу, Синди Мэттьюс. Может, тебе будет интересно. Я надеюсь, что этот грязный сукин сын уже мертв. А если нет, так пусть это случится завтра! Пусть он замерзнет до смерти, пусть у него отвалится эта проклятая рука! Вот чего я хочу больше всего на свете.

Приоткрыв дверь, он вышел в коридор и с грохотом захлопнул ее за спиной. И Синди, лежа на холодном линолеуме пола, долго еще слышала его удаляющийся смех. Она машинально слизнула кровь с разбитой губы, а издевательский смех Сэндса еще долго звенел где-то далеко внизу, пока наконец не смолк навсегда.

Слабость навалилась на него неожиданно.

Еще совсем недавно, стоя на крыше, он чувствовал себя отлично. Да и позже тоже, когда просто бродил по улицам, ломая себе голову, как же все-таки подобраться к тому, кто пристрелил Луиса. Но сейчас было уже темно. Свистел ледяной ветер, высоко над головой Джонни видел мерцание окон залитого светом «Савоя». Где-то вдалеке играла музыка. И вдруг предательская слабость разом охватила его.

Сначала ослабели ноги — чертовски странное чувство, будто кто-то вдруг каким-то необъяснимым образом расплавил его кости, оставив одну лишь беспомощно дрожащую, как желе, плоть. Тело сразу же стало ватным. Джонни охватила смертельная усталость. Он понимал, что вот-вот потеряет сознание. В глазах потемнело, желудок как будто стянуло узлом — знакомое чувство, точь-в-точь так же он чувствовал себя в детстве, когда тяжело болел бронхитом.

Надо было поесть, вяло подумал он.

И отыскать врача.

Слабость растекалась по его телу, и вот уже огни «Савоя» струйкой потекли вниз, смешавшись с уличными фонарями. Джонни уже не понимал, что это: звезды или фонари, и вот уже сверкающая мешанина огней закружилась перед его глазами. Меньше всего на свете ему хотелось бы сейчас грохнуться в обморок, но, к сожалению, над своими ногами он был уже не властен. Он качнулся в сторону, ударившись о бампер новенькой блестящей машины, и почти не почувствовал боли.

Вдруг перед его глазами будто со страшной силой закружился разноцветный зонтик. Потом он почему-то стал сереть, превратился в черный, и свет померк перед глазами Джонни. Он еще успел услышать чей-то голос, а потом плечом ударился о крыло машины, и тело его тяжело осело на тротуар. Последнее, что он слышал, прежде чем провалиться в темноту, была далекая музыка. Потом стихла и она.

Марсия Кларке добавила к своей фамилии последнюю букву "е", когда ей стукнуло шестнадцать. До того самого дня она была обычной Марсией Кларк, простенькой дочкой Джеймса Кларка. Добавка к фамилии аристократического окончания "е" должно было означать наступление новой эры в ее жизни — эры независимости, а также свидетельствовать о некоторой светской искушенности ее владелицы. Сразу же после этого Марсия переехала, покинув родительскую квартиру на Пелхэм-Парквей и сменив ее на меблирашку где-то в районе Вашингтон-Хайтс. В то время она еще ходила в Бруклинский колледж, так что, если учитывать время, которое требовалось ей на дорогу и на то, чтобы вволю насладиться только что обретенной независимостью, Марсия была на редкость занятой девушкой.

И потом, она вовсе не была такой уж непривлекательной.

Да и о какой непривлекательности можно говорить, когда у тебя золотистые волосы и зеленые глаза, будто осыпанные золотой пылью? Да еще вдобавок хрупкая, как у статуэтки, фигурка, тонюсенькая талия и при этом вполне развитая грудь — грудь, которой Марсия откровенно гордилась. Ей страшно нравилось, когда мужчины исподтишка жадно оглядывали ее, думая, что она этого не видит. Впрочем, ногами она гордилась ничуть не меньше. Ноги и в самом деле были ничего. И Марсия никогда не упускала случая упомянуть о том золотнике, который, дескать, «мал, да дорог».

Марсию можно было бы назвать образцом прекрасных манер, кроме разве что того времени, когда она, вырядившись в длинное, до пят, с низким вырезом огненно-красное одеяние, расхаживала по территории колледжа, сводя с ума мужскую половину студентов и доводя до исступления некоторых преподавателей факультета. Это тоже — по мнению самой Марсии — должно было неопровержимо свидетельствовать о ее полной независимости. Закончив колледж, она устроилась лаборанткой в техническую лабораторию. Марсия по-прежнему снимала ту же квартиру на Вашингтон-Хайтс, но, лишившись стипендии, которую получала на старшем курсе, вынуждена была искать другие пути поддерживать свою независимость.