Шарль Эксбрайя - Ночь Святого Распятия

— Да услышит вас Макарена, сеньор Хосе! Нам с Лусеро доставит такое удовольствие часок-другой побеседовать с этим типом с глазу на глаз…

Я не сомневался, что, получи Фернандес такую возможность, он бы заставил Лажолета горько пожалеть, что выбрал для своих махинаций Андалусию. Однако я вовсе не желал уступать комиссару пальму первенства. Кроме того, Фернандес не мог позволить себе никаких вольностей с законом, в то время как я твердо решил покончить с Лажолетом раз и навсегда.

Мне не особенно хотелось рассказывать Алонсо и Чарли о том, что я обнаружил на складе Перселей, как и о договоре с комиссаром Фернандесом. И вовсе не потому, что я плохой друг, но у меня невольно возникло ощущение, что, несмотря на последние успехи, из-за моей любви к Марии оба возомнили, будто я больше ни на что не способен. Поэтом у я считал делом чести оповестить их в самый последний момент и таким образом доказать, что Хосе Моралес — не такая тряпка, как они воображали. Я не сомневался, что Алонсо так обрадуется моему успеху, что не станет особенно упрекать за скрытность. Конечно, Арбетнот наверняка отреагирует не так благодушно, зато Клиф Андерсон ужасно обрадуется, что мне удалось обскакать инспектора из Ярда!

Последним в тот понедельник выходило братство «Кристо де ла Эспирасьон» [79], но и оно давно вернулось в часовню музея к тому времени, как я вышел на улицу Веласкеса и через Тетуан двинулся к «Сесил-Ориенту». Когда я подходил к крыльцу, часы на городской ратуше пробили два. Наступил Святой вторник. В холле ко мне сразу бросился администратор и тактично шепнул:

— Сеньор Моралес, вас уже больше часу дожидаются в гостиной…

— Кто?

Служащий гостиницы скорчил презрительную мину.

— Какой-то молодой человек… явно не из наших постояльцев. Угодно вам его принять?

— Ну конечно!

Войдя в гостиную, я увидел, что в кресле неподвижно сидит Хуан. При виде меня он вскочил и бросился навстречу.

— Дон Хосе! Они похитили Марию!

Невозможно безнаказанно столько лет проработать в полиции, а потому, услышав восклицание Хуана, в первую минуту я не почувствовал ничего, кроме недоверия. По-моему, это смахивало на ловушку, да еще — из самых грубых. Ведь, в конце концов, кто мог похитить Марию, кроме моих противников, тех, кому я объявил войну не на жизнь, а на смерть, а ведь ловушка помогала им… Слишком неправдоподобно… Не говоря уже о том, что это было бы весьма странным выражением благодарности Хуану за оказанные услуги! Решительно, эти люди считали меня таким идиотом, какие вообще не встречаются в природе, во всяком случае, среди людей моей профессии! Мне ужасно захотелось еще раз хорошенько отлупить этого бандита — наверняка он просто надеялся выслужиться перед своими, еще раз проведя меня за нос.

— Передай своему хозяину, — презрительно бросил я, — что когда нам с ним настанет время встретиться, ему не надо будет никого за мной посылать. Уж я как-нибудь сам найду дорогу, не маленький! А теперь — убирайся отсюда!

Парень недоверчиво поглядел на меня.

— Вы не хотите помочь мне найти Марию, дон Хосе?

— Может, прекратишь издеваться надо мной, а? Я, кажется, ясно сказал: убирайся!

— Вы по-прежнему считаете меня убийцей?

— А ты можешь доказать обратное?

— Докажу, дон Хосе, но не раньше, чем найду сестру!

Я пожал плечами.

— Да брось, тебе нечего о ней волноваться…

Хуан побледнел как смерть.

— Если Мария погибнет, дон Хосе, я убью вас… — прошипел он.

— Браво!.. Лажолет, как пить дать, заплатит тебе кучу денег!

Хуан еще долго пристально смотрел на меня, и не знаю, чего больше было в его взгляде — ненависти или отчаяния, потом, ни слова не говоря, повернулся на каблуках и вышел.

Усталый и до предела взвинченный, я поднялся к себе в номер, но даже не попытался лечь спать, заранее зная, что все равно не смогу сомкнуть глаз. Что-то камнем лежало на сердце. По крайней мере, я упорно старался выдать за физическое недомогание то, что на самом деле было лишь отзвуками упорной борьбы, которую я вел сам с собой, с любовью к Марии. Я опустился в кресло у окна и стал смотреть, как постепенно редеет ночной сумрак, потом широко распахнул окно, и в ноздри мне ударил тот специфический запах, что всегда окутывает Севилью на Святой неделе: смесь острого морского ветра, быстро вянущих цветов, ладана и свечей. И так, куря сигарету за сигаретой, я терпеливо ждал, когда рассветет, прекрасно понимая, что стоит лечь в постель — и уже не отделаешься от терзающей мое подсознание мысли, к которой я не желал прислушиваться. Собрав всю силу воли, я старался не сдаваться, и вдруг нервы не выдержали.