Елена Гайворонская: Игра с огнем

– Господин Ли-ти-чев-ски, – варварски непроизносимая фамилия для нежных девичьих губ, – желает, чтобы ему забронировали билет на самолет?

«Рыжие волосы, мягкая податливая кожа, глаза, как… А, впрочем, черт возьми, какая разница!»

– Да, пожалуйста, на вечер, первым классом, до Нью-Йорка.

В небольшом придорожном, игриво отделанном под березовую рощицу бистро «У Галины» на Щелковском шоссе с раннего утра до позднего вечера толпился народ, парковались важные огромные фуры, белобокие «Газели», прыткие легковушки, кряжистые грузовики. Из них выходили суровые дальнобойщики, влекомые сомнительно чистыми подмосковными водоемами разомлевшие «чайники», пронырливые «челноки». По всей округе разносились запахи жаренного мяса, хрустящей картошки, свежесваренного кофе. Прохладительные не пахли, но завсегдатаи знали, что «У Галины», как в Греции, имеется полный набор: от заморской «Кока-Колы» до русского кваса. Посетители усаживались за березовые столы, неторопливо переговаривались, лениво ругая жару, правительство и стремительно растущие цены на бензин.

Штаб бистро состоял из хмурого, вечно с «бодуна», повара дяди Вовы; его сына, двадцатилетнего смазливого блондинчика Вадима с неизменным плеером на шее и сотовым в кармане замызганного рабочего халата; любопытный стодвадцатикиллограмовой кассирши-бухгалтерши Тамары, добродушной, как большинство толстушек, и старенькой посудомойки-уборщицы бабы Кати. Все они жили неподалеку и помнили еще те времена, когда невзрачная одинокая горластая Галина не имела краснокирпичного коттеджа, напоминающего форт Байяр, и вишневой «десятки», а была обычной поварихой в придорожной забегаловке, полной мышей и тараканов.

Исключением была лишь официантка Анна, нанятая совсем недавно. Невысокого роста, с коротко остриженными темными волосами, ерошившимися непокорно и своевольно, с подвижным, чуть скуластеньким личиком, золотисто-смугловатым от липнущего летнего солнышка, слегка угловатая, как многие вчерашние школьницы, в модно-бесформенных легких голубеньких джинсах и широкой зеленой футболке с капюшоном, скрывающей упругую, достаточно развитую грудь, в закрытых ботинках на высокой платформе, – она больше походила на мальчика-тинейждера, нежели на восемнадцатилетнюю девушку, о каковых говорят обычно: «Красит юность…»

– Ну и мода пошла, – ворчал, глядя на нее, дядя Вова, – напялят черт-те че и ходят… Где парень, где девка – не разберешь. Анька, ну зачем тебе на коленках карманы?

– Чаевые складывать! – весело отшучивалась девушка.

– Че-во? Да ты еще сама приплатить должна…

– А? – спросил, не отрываясь от плеера, Вадим, лихо нарубавший салаты в такт звучавшему в наушниках хиту.

– Бэ! – гаркнул отец. – Да сними ты свои затычки! Вот тоже еще придурок! Ничего не хотят: ни учится, ни работать… Только чтоб деньги водились. И – по кабакам… Вот ты, Анька, скажи: ты школу закончила, че ты здесь забыла? Шла бы в институт какой, или техникум. Всю жизнь будешь с тарелками прыгать?

– Чего пристал к девчонке, – ответила за нее, высунувшаяся из-за кассы Тамара. – Замуж выйдет, ребенка родит. Нужен ей твой техникум!

– Ну, нет, – обиженно выпятив яркую пухлую губку, заявила Анна. – Не собираюсь я замуж, и дети мне вовсе ни к чему…

– Я ж говорю, – завелся дядя Вова, – им бы лишь по дискотекам…

– Не шуми, батя, – обнажив правое ухо, поиграл в воздухе ножом Вадим, запихивая в рот ломтик свеженарезанного огурца, – Негра убили, а он встал и пошел… Вот это я понимаю…

– Че-во! Какого негра?!

– Официантка! Работать будете сегодня?!

– Анют! – зевнула из-за кассы разомлевшая Тамара. – Второго ждут за четвертым…

– Бегу! – Анна подхватила поднос, неловко развернулась, зацепив локотком разделочный стол…

Бац! – Тарелка с румяным бифштексом, сдобренным радужным салатом, блеснув белыми боками, соскользнула вниз и, мелодично звякнув о бетонный пол, разлетелась на дюжину осколков.

– Балда безрукая! – дядя Вова завис над девушкой грозный, как Зевс громовержец. – Три тарелки за неделю! Скажу Галине – пусть увольняет к едрене фене!

– Простите… – поспешно присев, Анна покидала разрозненное содержимое в новую посудину. – Я больше не буду честное слово… – Она вскинула на сурового шефа огромные, разлетающиеся к тонким вискам глаза цвета пережженного миндаля, часто заморгав длиннющими, смешивающимися с густой темной челкой, ресницами, закусила дрогнувшие губки.