Елена Гайворонская: Пепел звезд

– Когда меня выпишут? – надулась Лена. – Я уже хорошо себя чувствую.

– Ну, потерпи, любимая, может, завтра… Дмитрий обнял девушку, поцеловал сперва бережно, нежно, а затем все крепче, ощутив прилив нарастающего желания, – если бы ты знала, – прошептал он севшим от страсти голосом, – как я по тебе соскучился…

– Я тоже…

Они упали на кровать. Губы Дмитрия скользнули по запрокинутой шее, руки – по пуговицам легкой блузки, высвобождая нетерпеливо вздрагивающую грудь…

Дверь в палату отворилась, и на пороге возникли родители Лены.

– Вот и мы, – упавшим голосом произнесла мать.

Лена закусила губу, путаясь в застежках, красная, как школьница, застигнутая на месте преступления.

– Здрасьте, – сказал Дмитрий, мило улыбнувшись, – мы ведь уже знакомы. И я снова хочу жениться на вашей дочери. Прошу, так сказать, руки… Сердце, надеюсь, уже получил.

– И не только сердце, судя по всему, – смущенно кашлянув, язвительно сказал отец.

Но мать толкнула его в бок.

– Лена рассказала, что вы рисковали ради нее жизнью. Не каждая девушка может этим похвастаться. Спасибо, – мать обняла Дмитрия. – Какое счастье, что все хорошо закончилось. Мы… мы очень рады… – Она, всхлипнув, подошла к дочери, и они обе зарыдали от избытка чувств.

– Ну, бабы… – проворчал отец, – развели сырость… Мокрицы заведутся. Что ж, добро пожаловать в семью, зятек!

– Спасибо, папа, – сказал Дмитрий и сморщился, потому что будущий тесть дружески похлопал его по левому, еще не зажившему до конца плечу.

Да, эта сходка была не из легких. Кто-то из «отцов города» прикладывался к предусмотрительно поставленной на стол минералке. Кто-то, невзирая на безупречный «климат-контроль», отирая со лба и висков холодные капельки пота. Иногда деловой разговор срывался к конфликту. Впрочем, этим нередко грешит даже официальная власть. А это заседание – власти параллельной. То ли из-за невольно испытанного участниками шока от лицезрения воскресшего Аркадия Гриневича, то ли оттого, что за дубовыми дверьми каждого ожидала толпа вооруженных до зубов крепких парней, то ли потому, что единственная женщина была неестественно, убийственно хладнокровна, прошло оно в относительно миролюбивом тоне. Все устали от крови, всем хотелось лишь одного – покоя, не абсолютного, конечно, ибо он доступен одним усопшим, а ТУДА никто не торопился, – относительного. Чтобы можно было без паники, не ожидая в любой момент пули в висок, заниматься привычной работой – наркотиками, проституцией, оружием, а, заодно, нефтью, газом, золотом, спиртом и прочими полезными, приносящими доход, вещами.

Посему, в конце концов, слово взял один из уважаемых участников конференции, который умел хорошо и складно говорить, поскольку когда-то целых три года учился на журфаке МГУ.

Он сказал, что, на его взгляд, покойные Кротов и Мелешко повели себя в корне неправильно, развязав войну. И, в общем-то, справедливо, за то и поплатились. Но пора остановиться, перестать пугать федералов и быстренько продолжать работу на своих территориях.

– Нам искренне жаль, – он обратился к безмолвной Марине, – вашего супруга. Поверьте, это огромная потеря для бизнеса и всех нас. Но мы надеемся, что ваша молодость и энергия вкупе с вашим, – он повернулся к усталому Профессору, – богатейшим опытом, помогу вам отлично вести дела, как это было при Антоне и Петре Солонцове. Предлагаю закончить наше, э-э, собрание и, как обычно, всем пройти в ресторан. Король умер. Да здравствует Королева!

Все зашевелились, одобрительно закивали.

– Победа, – шепнул Аркадий на ухо Марине, сжав под столом ее руку.

– Спасибо всем, – громко сказала она. И, впервые за полтора месяца, в ее глазах запрыгали торжествующие огоньки, а губы тронула холодная улыбка.

Под общий шум король одной из восточных диаспор, наклонившись к другому, тихо спросил:

– Мы что, позволим править женщине?

– Это не женщина, – так же, не разжимая губ, ответил тот. – Это шайтан в юбке. «Черная вдова».

Вот и настал ошалелый май. До одури, с раннего утра до позднего вечера, орали на деревьях и кустах птицы. Повинуясь древнейшему инстинкту продолжения жизни, спаривались прямо в дурманящем воздухе гулящие букашки-таракашки. А ведь еще вчера казалось, что зима никогда не закончится. На фоне непорочно-голубого неба в деревянной раме окна, нежась под лучами утреннего солнца, резали глаз гроздья черемухи. Ослепительно-белые…

Поддавшись очарованию этого весеннего натюрморта, Марина подошла к окну, потянула на себя фрамугу пуленепробиваемого стекла, впустив в строгое, отделанное под кабинет помещение, толику пряного воздуха. На мгновение лицо ее приобрело мягкую мечтательность, утраченную, казалось, навсегда.