Григорий Симанович - Отгадай или умри

– И честь ведомства, в котором служите, надо полагать? – усмехнулся президент и добавил: – Недоговариваете, молодой человек. Азарт сыщика вас подтолкнул. Нормально, хотя дисциплину неплохо бы соблюдать.

В этот момент открылась дверь, и вслед за секретарем в кабинет медленно, держа неестественно прямо спину и голову («швабру проглотил»), вошел собственной персоной Алексей Анисимович Тополянский. Вадик обалдел. На минуту ему показалось, что это сон: президент, шеф только что с больничной койки, кремлевский кабинет, почти мифологический Кротов – тень президента – и он, простой опер Вадик, среди участников этого синклита.

Президент так же радушно поприветствовал Тополянского и призвал не терять времени.

– Господа! Я не намерен повторять ничего из того, что вы и так знаете. Только вы, присутствующие здесь, посвящены в детали и нюансы. Я доверяю вам полностью. Все владеют примерно одинаковым объемом информации по известному вам делу. И все, как я понимаю, в равной мере потрясены произволом и насилием, которые допустил известный вам государственный деятель по отношению к обыкновенному, ни в чем не повинному человеку, а также, что является полной загадкой, по отношению еще к целому кругу лиц, зачем-то вовлеченных в масштабную провокацию и попросту убитых. Зверски убитых. Я не готов вдаваться в анализ политической диспозиции, свидетелем и, в определенной мере, жертвой которой является сегодня наше демократическое общество. Каждый из вас волен сам судить и делать выводы. Я для себя выводы сделал. Я как президент не могу далее допускать двоевластия в стране, избравшей меня на высший пост. Я пошел на компромисс во имя социального мира. Но это конкретное дело положило конец моему терпению. Это не первый известный мне пример произвола с применением террористических методов. Я не считаю себя ангелом. Я сторонник жесткого правления и, если необходимо, силовых мер, обеспечивающих интенсивное развитие рыночной экономики и дисциплины в обществе. Но у Федора Захаровича, простите за непарламентское выражение, просто съехала крыша. Он опьянен властью и, как я теперь отчетливо понимаю, преследует цели, далекие от интересов государства и граничащие с заговором против президента и Конституции. Однако я отдаю себе отчет, какими мощными силовыми возможностями он располагает. Риск крайне велик. Я готов отдать приказ об аресте Мудрика только в том случае, если этот конкретный несчастный кроссвордист жив и сможет свидетельствовать о чудовищном произволе. Есть и другие жертвы и свидетели, они присовокупятся, но мне нужен этот Фогель как вопиющий, самоочевидный пример не просто произвола, а натурального варварства по отношению к безвинным людям. Это тот случай, когда не понадобится много времени, чтобы учинять долгое следствие. Этот пример вопиет, рвется на страницы газет, на экраны телевидения, на ленты зарубежных агентств. Это позор страны, но нет другого способа – надо вскрыть нарыв. И теперь – главный тактический, он же стратегический вопрос: жив ли этот Ефим Романович Фогель? Вам известно о его звонке на мобильный телефон жены, вы знаете дословно, что он сказал или успел сказать. Мои люди подтверждают: сигнал поступил час назад с абсолютно закрытого номера, абонент не вычисляется в принципе. Далее умолкаю. Ваши суждения…

Наступила тишина. Первым ее прервал Кротов.

– Я вижу ситуацию следующим образом… Фогель побывал под сильнейшим физическим и психологическим прессингом. Он пожилой человек, слаб духом и телом. Он сломлен и деморализован. Мудрик решил продолжить игру. Анализируя информацию, поступившую от его людей, беря в расчет прежде всего гибель его киллера на кладбище и достижения Мариничева, он сделал вывод, что дезавуирован. Имя и судьба отца известны, связь его с Фогелем, возможно, нащупана, личная месть Фогелю очевидна, хоть и не мотивирована с позиций здравого смысла. Далее он рассуждает так: либо кто-то из ваших структур действует на свой страх и риск, либо вы, господин президент, решились, что называется, перейти рубикон. Склоняюсь к догадке номер два. Он понимает, что история с Фогелем вызвала у вас как минимум возмущение, а скорее – гнев. Он предположил, что вы готовы действовать исходя из имеющейся у вас информации. Он понял, что вы надеетесь заполучить живого свидетеля. Он посчитал, что это в его интересах, поскольку дает возможность играть на опережение. Во всяком случае – адекватно ответить. Предполагаю, он уже привел свой спецназ в готовность номер один и теперь способен дать отпор участникам боевой операции, разгромить их и представить ваши действия как деструктивные для страны. Далее логически следует задача гарантированно спровоцировать вас на его арест. Что он делает? Он сочиняет текст для Фогеля или его люди сочиняют – не важно… Мы этот текст уже имеем, хотя первым его воспроизвел господин Мариничев со слов жены. Фогеля под страхом немедленной смерти или под гарантии жизни заставили произносить именно эти слова именно в такой интонации. Обратите внимание: ни слова о том, как он добрался до телефона. Только одна фраза: «Случайная возможность позвонить». Но Фогель же умный человек, хоть и сломленный. Если это не спровоцированный звонок, если он чудом добрался до телефона, то как он мог не понимать, что информация пойдет дальше и ему просто не поверят? Он должен был, даже в цейтноте, объяснить, каким образом звонит, с какого телефона. Он же не под официальным арестом, когда полагается один звонок близким. Стало быть, инсценировка под дулом пистолета. Акцент на том, что он жив и еще есть время, но медлить нельзя. Провокация, адресованная нам. Вам, господин президент. Я уверен, что Фогеля уже нет в живых, а спецназ Мудрика на боевых позициях.