Чингиз Абдуллаев - Душа сутенера

Ивар прошел мимо него к машине. Пустые угрозы его не интересовали. Это был человек дела. Спокойно, словно в машинах не было боевиков Арчила, он подошел к автомобилю и, наклонившись, печальным голосом сказал Валентине:

— Может, вы пересядете в нашу машину?

— Ты кто такой? — ощетинился сидевший рядом с водителем боевик, но получил толчок в бок.

Подошедший Арчил молча наблюдал, как Валентина выходит из машины. Ивар шел рядом с ней. Он даже придержал ее за руку, когда из-за поворота показался микроавтобус. Они перешли дорогу и сели в «Рено» Ивара. Почти сразу из машины вышел один из людей Ивара и попросил передать вещи Валентины. Водитель взглянул на Арчила. Тот кивнул головой.

Он смотрел на «Рено» и чувствовал себя последним подлецом. Ему было горько и обидно, что с ним так обошлись. Но отказать Гогоберидзе значило не просто подписать себе смертный приговор. Это означало превратиться в изгоя, стать отверженным, подставить под удар семью, родственников, друзей… Отказать высшему преступному авторитету, своему земляку, было невозможно. И Арчил это прекрасно понимал. Он стоял и смотрел, как вещи Валентины грузят в машину. Затем автомобиль уехал. Сидевшие во второй машине боевики Арчила так ничего и не поняли. Когда «Рено» скрылся за поворотом, он достал свой мобильный телефон и набрал номер Лютикова.

— Петр, это Арчил говорит, — убитым голосом сказал он.

— Что случилось? — спросил Лютиков. — Вы уже в аэропорту?

— Нет, — выдавил Арчил, — мы в городе. Я позвонил тебе сказать, что твой друг — подлец. Трус и подлец, Петр. И ты меня пойми, если сможешь. Простить меня я не прошу.

— О чем ты говоришь? — испуганно произнес Лютиков. — Почему я должен тебя понимать?

— Я отдал Валентину чужим людям, — сообщил Арчил непослушными губами, — тем самым, которые были вчера у твоего психолога. Я еще вчера понял, кто это был…

— Как это отдал? — перебил его Лютиков. — Почему?! Как ты мог отдать им Валентину?

— Мне приказали, позвонил такой человек, которому я не мог отказать. Никак не мог.

— И ты отдал им Валентину?! — закричал Лютиков. — Ах ты, сукин сын! Что ты наделал?!

— Я не смог ее защитить. Прости меня, Петр. Я позвонил тебе, чтобы сказать об этом. И еще я хочу тебе посоветовать. Уезжай из Москвы. Иначе тебя достанут. Быстро уезжай. Я знаю, кто был у тебя в офисе. Ты его не сможешь остановить. И ничего не сделаешь, даже если пойдешь в милицию. Они придут и убьют тебя даже в кабинете министра внутренних дел. Ты меня понял, Петр?

Лютиков молчал. Он был раздавлен свалившимся несчастьем, ошарашен поведением Арчила. Только теперь он начал понимать, с каким Злом столкнулся и как зыбко его нынешнее состояние.

— Что мне делать, Арчил? — вдруг прошептал Лютиков. — Ты ведь понимаешь, что они меня в покое не оставят, даже если я уеду отсюда.

— Не знаю, — мрачно ответил Арчил. — Я ничем не могу тебе помочь. Прости меня Петр, я не смог ее защитить.

Лютиков отключился. Арчил взглянул на свой телефон и вдруг с бешенством швырнул его на землю. Куски разбитого аппарата разлетелись вокруг.

— Батоно Арчил, — обратился к нему один из боевиков, — что с вами?

— Как ты сказал? — обернулся к нему Арчил с налитыми кровью глазами. — Какой я «батоно»! Я самый настоящий сукин сын. Я подлец, предавший друга.

Для него была невыносима сама мысль, что он оказался вынужден предать друга и сдать женщину, пусть даже и проститутку. Это противоречило его пониманию чести. Для мужчины с Кавказа честь была превыше всех понятий, существующих в природе. И оказаться предателем было самым страшным наказанием. Арчил заскрипел зубами от бешенства.

— Убью, — прошипел он, вспоминая Ивара, — все равно найду и убью этого мерзавца.

Мы уже выходили из квартиры, когда позвонил Арчил. Я ожидал чего угодно, но такого… Если они смогли отнять Валентину у Арчила, значит, мое положение аховое. Арчил говорил таким убитым голосом, что я испугался. Представляю, как они на него «наехали». Я взглянул на часы. У меня оставалось не более часа. Может быть, Валентину еще можно спасти? Я вспомнил номер, который набирал вчера у Арнольда Хендриковича, и набрал его снова. Может быть, еще удастся спасти Валентину.

— Слушаю.

Я вновь услышал этот неприятный голос. У него какой-то трудноуловимый акцент. Может быть, он прибалт или европеец? Но акцент этот почти незаметный, легкий.

— Это Лютиков говорит, — торопливо говорю я, — у вас моя женщина.