Константин Тарасов - После сделанного

Взглянув на часы, Децкий заторопился в машину. По выезде со двора ему следовало свернуть налево — на ближайший маршрут к магазину Данилы Григорьевича; машина же, будто собственной волей, повернула направо, и скоро Децкий проезжал по улице, где располагался в четырехэтажном строении горотдел и где лежал сейчас в столе следователя Сенькевича грозящий тюремным заключением и полной конфискацией имущества документик. Тут воображение Децкого разыграло несколько желанных, но совершенно невозможных происшествий, направленных на уничтожение документика: представился буйный пожар, охвативший здание и не оставивший никаких бумаг; представилось сильное землетрясение, провал земли под горотделом и падение стола с документиком в расщелину, где его смололи и погребли движущиеся пласты гранитных пород; представилось, что следователь неизлечимо заболел или, это еще лучше, попал в автомобильную катастрофу и потерял память. Хотелось, очень хотелось таких чудес, но едва ли такие чудеса могли случиться, надеяться на них, плыть по воле волн, понимал с горечью Децкий, не годилось.

Зарулив во двор огромного, на квартал, дома, весь первый этаж которого занимали «Хозтовары» Данилы Григорьевича, Децкий через служебный вход вошел в магазин, прошел глухими коридорами и оказался в директорском кабинете. Данила Григорьевич сидел над кипой накладных; мощный вентилятор, поворачиваясь из стороны в сторону, гнал на него ветер, шевелил бумагами на столе. В кабинетике было сумрачно; свет лился сквозь тесненькое под самым потолком окно, забранное от воров решеткой, что вкупе с убогой мебелью и грязной побелкой придавало кабинетику вид камеры-одиночки. Децкий поздоровался и присел к столу, испытывая нечто вроде злой радости. Под стук костяшек и шелестение накладных он думал, что Даниле Григорьевичу через минуту станет очень невесело и что вот так спокойно, без страха в душе, вести бухгалтерию он сможет вновь очень нескоро.

Кипа накладных таяла медленно, Децкому ждать надоело, дело его не позволяло тратить время зря, и он грубовато остановил приятеля:

— Потом сосчитаешь, Данила Григорьевич. Послушай лучше меня.

Тот неохотно оторвался от своих бумаг:

— Ну что такое срочное?

— Держись, брат, за стул, — сказал Децкий и последовательно изложил события вчерашнего вечера. Про нелепый скандал в сберкассе Данила Григорьевич слушал с улыбкой недоверия, но когда Децкий перешел к событиям текущего дня и объявил о визите в милицию, и осмотре следователем места происшествия, и начатом следствии по хищению двенадцати тысяч, Данила Григорьевич осел на стуле, посерел, одубел, исказился предельным страхом.

— Как ты мог? — наконец туго выговорил он пересохшим ртом. — Если пришлют к тебе бригаду ревизоров — решетка.

Взгляд Децкого тотчас пополз вверх по стене — к окошечку, Данила Григорьевич машинально присоединился и, наткнувшись на решетку, осел на стуле еще ниже.

— Решетка не решетка — бог решит, — сказал Децкий. — Ревизоры сей миг не примчатся. Знаешь, улита едет… Сегодня, завтра они не начнут, скорее всего, они вообще здесь не появятся. Но всякое возможно, вдруг взбредет в голову. Так что, приведи в порядок дела.

— Что же мне с товарами прикажешь делать? — спросил Данила Григорьевич раздраженно.

— Выбрось! — ответил Децкий.

— Легко сказать!

— Ну не выбрасывай!

Данила Григорьевич прожег Децкого взглядом проклятья.

— Заварил же ты кашу, Юра, дай тебе бог здоровья, — сказал он. — На кой хрен ты сберкнижку завел? Процентами соблазнился? Мало тысяч — копейки нужны…

— Чтобы милиция без работы не оставалась, — ответил Децкий. — Пусть ищет. Ну, будь здоров.

За Данилу Григорьевича Децкий был спокоен. Через пять минут он возьмет себя в руки, соберет Виктора Петровича и других, не известных Децкому заинтересованных лиц, и уже сегодня, в крайнем случае завтра, все уязвимые места отчетности будут застрахованы, все излишки товара, не проходящего по накладным, вывезены на свалку или сожжены, и следы их пребывания в отделах и на складе будут стерты, и сам запах их будет выветрен вентилятором, словно и не было их вовсе. Потому что никто не хочет менять благоустроенную квартиру на барак, жену на соседей-уголовничков, сытные обеды — на постный суп, личную машину на тюремный вагон, а десять лет благостной, вольной жизни на десять лет муки, да хоть бы и на год и на три месяца — все равно страшно. А если бы этого не боялись, думал Децкий, то и жизнь бы расстроилась на белом свете, пошла кувырком, потеряв и конец, и начало, и главный смысл. Все держится, думал Децкий, животным страхом, страхом за свою собственную, единственную, самую важную и дорогую из всех жизней на земле жизнь. Страх этот всем языки свяжет, даст трусливому Виктору Петровичу силу, туповатому Петру Петровичу ум, простаку Павлу — хитрость. И встанет перед следствием, перед майором Сенькевичем невидимая, непреодолимая стена.