Чингиз Абдуллаев - Фактор страха

— Завтра суд, — повторил Тумасов, — и все зависит от того, как ты себя поведешь. Если сейчас сорвешься, об освобождении забудь. Ты понял?

— Почему я должен сорваться? — запсиховал Чиряев.

— Неприятные новости из Москвы. Но повторяю, держи себя в руках. Если не сможешь, поговорим завтра.

— Говори сейчас, — потребовал Чиряев, — я ничему не удивлюсь. Все выдержу. Говори.

— Только спокойно, — еще раз предупредил Тумасов, — сегодня утром убили Матвея Очеретина.

Чиряев впился руками в край стула, и лицо его стало медленно багроветь. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, потом закрыл и наконец выдавил из себя:

— Как это произошло?

— Подробностей по телефону не сообщили, — Тумасов видел, что подзащитный на пределе, и решил побыстрее закончить разговор.

— Значит, они и его убили, — тяжело задышал Чиряев. — Кто тебе позвонил? Толик Шпицын?

— Он. Вместе с ним был Галкин, тот самый, что звонил мне накануне ночью.

— Что он сказал? — быстро спросил Чиряев, перебивая Тумасова. — Что он тебе сказал?

— Сказал, что Матвей попал в засаду. И они ждут твоего решения. Так и сказал, ждут твоего решения.

— В засаду, — повторил Чиряев, помолчал с минуту и спросил: — Ты уверен, что меня не выдадут Москве?

— Полной гарантии, конечно, нет. Надеюсь, что не выдадут. Предварительные договоренности есть. У них нет главного свидетеля. Вместо Труфилова приехал сотрудник ФСБ, кажется, Попов, который будет свидетельствовать против тебя. Но прямых доказательств у них нет. Разве что показания твоих людей. Однако в немецком суде не очень-то верят показаниям бандитов, полученным российскими следователями. Я легко могу исключить их, объяснив, что показания были получены под давлением или под пытками. В Европе убеждены, что в России сохранилось судопроизводство времен Ивана Грозного.

— Можно подумать, что это не так, — хмыкнул Чиряев, вновь обретая способность ясно мыслить. — Думаешь, завтра все пройдет нормально?

— Шансы достаточно высоки, — снова уклонился от прямого ответа Тумасов, — разумеется, если не произойдет ничего непредвиденного.

— Значит, они были вместе? — переспросил Чиряев, — Шпицын и Шахматист?

— Да, вместе. Сначала говорил Шпицын, потом трубку взял Галкин. Сказал, что они готовы начать. И показать, кто в городе хозяин. Теперь ждут твоего согласия. — Адвокат покосился на дверь. — Ты ставишь меня в дурацкое положение, — прошептал он, — нас могут услышать. А потом используют это против тебя.

— Используют против меня убийство моего друга? — зло спросил Чиряев. — Может, и в смерти Матвея я виноват?

И он написал на листе бумаги: «Пусть начинают. Я согласен». Подумав, приписал номер телефона и фразу: «Позвони по этому номеру, скажи, что Матвея убили. Номер постарайся запомнить».

Чиряев смял листок и разорвал на мелкие кусочки. Собрал их в пепельницу и кивнул Тумасову. Тот щелкнул зажигалкой, и от листка остался пепел.

— Как там моя краля поживает? — без всяких эмоций спросил Чиряев.

— Говорят, болеет. — Тумасов провел ладонью по горлу: это означало, что она умерла.

— Пусть выздоравливает, — жестко ответил Чиряев, — думаю, они полетят к солнцу вместе со своим другом.

— Возможно, — кивнул Тумасов, радуясь, что этот тяжелый разговор закончился. Он собрал документы. — Итак, до завтра, — сказал он. — Выспись хорошенько, чтобы быть в форме. Тщательно побрейся, приведи волосы в порядок, надень галстук. В общем, постарайся произвести впечатление добропорядочного бизнесмена, невинно осужденного. Судимости объясним преследованием по политическим мотивам. Расскажи про нажим Москвы. В общем, дадим бой, — пообещал адвокат.

Чиряев вдруг схватил еще один листок и написал: «Шпицыну напомни про магазин. Он все поймет. Скажи, пусть начнут с магазина».

Тумасов прочел и уже хотел достать зажигалку, чтоб сжечь листок, когда Чиряев взял его и стал с остервенением жевать, словно уничтожал своих недругов. Тумасов вздрогнул. Не приведи бог иметь такого врага, подумал с облегчением.

В больницу они приехали в половине пятого. Суровая медсестра подтвердила, что к ним привезли молодую женщину и она находится сейчас в девятнадцатой палате.

— Как ее самочувствие? — спросил Романенко.

— Нормальное, — ответила медсестра, поджав губы. Очевидно, она была из числа тех бескомпромиссных дам, которые в изнасиловании склонны обвинять саму потерпевшую. Медсестра имела двух невесток и потому считала, что женщины виноваты во всех смертных грехах. Не сыновей же винить. А мужа она давно потеряла.