Андрей Шахов - Таллинские палачи - 1

«Вот почему во всех армиях мира разрешают думать только на привале.

Расфилософствовавшийся солдат в плане боеготовности особой ценности не представляет».

А секунды безудержно мчались в бесконечность!

Стасис вдруг вспомнил о самураях, которые разжигали в себе отвагу и воинственность поеданием не то сердца, не то печени поверженного врага…

Господи — людоедство какое-то… Однако те же самураи, не имея под рукой поверженного врага и, соответственно, даже самого крохотного его органа, подогревали себя в критических ситуациях вкусом собственной крови…

Хм!

«Самураи — салаги! Я обойдусь безо всякого допинга!» — решил Стасис, извлек из задних карманов джинсов пистолет и глушитель и стал торопливо воссоединять их.

Как пугливая болонка, подавшийся трясущимся телом в сторону, откуда исходили звуки выстрелов, охранник представлял собой пока вполне доступную цель. Держа наготове спущенный с предохранителя пистолет, Стасис выскочил из-за куста и подлетел к не ожидавшему нападения парню. Пока тот, уловив позади себя подозрительное движение, разворачивался, Стасис был уже рядом; ударом ноги в живот он заставил охранника согнуться пополам, перекинул «ТТ» из правой руки в левую и ударом ладони от плеча в лоб пнул его затылком в подпирающий навес крыльца столбик. Съехав по нему на задницу, парень пару раз клокотнул нечто невразумительное и сник, распластавшись на бетонированной площадке перед входом.

Стасис перекинул пистолет обратно и правую руку и стал на одно колено над лишенным сознания телом. Из кармана брюк он извлек два ремешка…

Невдалеке, чуть в стороне от прежнего места вновь грохнули выстрелы.

Стасис бросил ремешки на грудь охранника и, не поднимая лица, прислушался.

Ему показалось, что частота стрельбы поубавилась. Говорило ли это о том, что друзьям удалось «нейтрализовать» хотя бы одного-двух охранников?

Его вдруг пронзило чувство нарастающей тревоги.

По примерам из жизни ему было хорошо известно: не давая точного знания, интуиция безошибочно предсказывала надвигающуюся опасность. На сей раз можно было с полной уверенностью ожидать появления очередного противника.

Оставалось лишь успеть угадать — откуда и когда?

Он не заставил себя ждать и появился за застекленной входной дверью в облике здоровенного, бритоголового парня с пистолетом в руке, ствол которого неумолимо вздымался в направлении «гостя».

Стасис ощутил мощную волну холода, прокатившуюся по телу от пяток к сердцу и ударившую в грудь, но уже обжигая. Это была жуткая смесь из самого позорнейшего животного страха и отвращения перед необходимостью во что бы то ни стало опередить…

И убить!

Он вскинул руку и нажал на спусковой крючок. (Странно, что такое же действие заняло у бритоголового значительно большее время; возможно, парень просто не видел пистолет в руке противника, отчего и не спешил.) Ладонь встряхнуло, последовал приглушенный хлопок, сопровождаемый звоном разбиваемого стекла. Здоровяк вздрогнул — «прибавил в весе» в широченном плече. Тут же последовал второй приглушенный выстрел; бритоголового исказила ужасная конвульсия — пуля угодила в «солнечное сплетение». Довершила дело третья пуля, привнеся «девять граммов в сердце» невезучего охранника.

Разрезая лицо и руки об остававшиеся в дверной рамс острые осколки стекла, здоровяк ухнул навзничь, оказавшись верхней половиной тела на крыльце, но ногами так и не покинув дом… Пистолет вылетел из его разжавшихся пальцев и, пару раз крутанувшись, замер в полуметре от свежего трупа.

«А ведь даже в Карабахе я не убил ни одного человека!» — подумал Стасис, прислушиваясь к грохоту взбесившегося сердца; но он не мог быть в этом уверен с абсолютной твердостью — и теперь предпочел усомниться.

Сдавленно охнул приходящий в себя парень, которому довелось познать твердость столбика, но повезло не прибавить к весу свинцовые граммы. Он заставил Стасиса отмести все посторонние мысли и заняться делом. С жадностью схватил он лежавшие на груди поверженного ремешки и с задором стянул ему руки и ноги.

Боль в щиколотках и на запястьях привела охранника в чувство. Он осторожно приоткрыл глаза, свято хранившие в себе печать благоговейного страха.

Стасис нетерпеливо шмыгнул носом, приставил теплое дуло к щеке вновь затрясшегося парня и разъяснил ситуацию:

— Рыпаться не советую. Разинешь пасть… — хотелось сказать что-нибудь такое эффектное и совсем не банальное, но времени на литературные изыски не было; он просто пихнул парня пистолетом в щеку, тем самым направив его глаза на валяющийся радом труп, и тут же исчез, в три приема взобравшись на навес над крыльцом.