Екатерина Лесина - Медальон льва и солнца

Мамы нету. Мама ушла и надолго, быть может, насовсем. Сразу стало грустно, а потом весело. Теперь никто не будет запрещать бегать по траве. И прыгать. И долго говорить по телефону. И гулять можно будет сколько хочешь и с кем хочешь.

Гулять Танечка решила прямо сейчас, чтобы к завтраку вернуться, сегодня тетя Клава омлет обещала, с пригарочками и жареным хлебушком, если сверху еще сыр положить, то совсем вкусно будет.

– Добрый день, Татьяна, – мужчина в сером костюме ждал за калиткой, в руках его был букет роз – больших, ярко-красных и очень-очень красивых. – Это вам, – он протянул букет. – Осторожнее, они колются.

Но Танечка все равно укололась, не специально, просто шипы у роз были длинные и загнутые. Ну и не больно совсем, зато у букета сладкий-сладкий запах, а лепестки, если приблизить цветы к самому лицу – Танечка в кино такое видела, – мягко щекочут кожу.

Мужчина ждал. И Танечка, улыбнувшись, ответила:

– Спасибо.

– Пожалуйста. Я рад, что вам понравилось. Я несколько беспокоился о вас, все же такая юная и совсем одна… вам, наверное, грустно… кстати, нам предстоит тесно сотрудничать по финансовым вопросам, как раз хотелось бы обсудить…

Обсуждать Танечке не хотелось ничего, зато хотелось замуж. Чтобы белое платье с пышной юбкой и шлейфом, а по лифу вышивка, и плечи голые, и фата обязательно длинная, до земли…

– Может быть, позволите пригласить вас в ресторан… – Мужчина разглядывал ее со странным выражением лица. Как же его зовут? Мама всегда говорила, что у Танечки плохая память, вот имя и выскочило из головы. Нет. Кирилл. Его зовут Кирилл!

– Или в театр? – продолжил Кирилл.

– В кино лучше, – ответила Танечка, перехватывая букет поудобнее. – На ужасы.

«Милая моя Любонька, я пишу, зная, что скорее всего ты никогда не получишь этого письма, а если и получишь, то, весьма вероятно, швырнешь в печь, не читая. Но я не могу не писать, иначе сойду с ума. Я не ищу прощения, понимая, что не имею на него права и любые оправдания не загладят вину.

Три года без тебя, каждый день, каждый миг мучителен. Наказание, заслуженное, изощренное, бесконечное, поскольку переменить что-либо не в моих силах.

Да, я уехал. Остаться – значит отказаться от родины, от устоявшейся жизни, от всего, к чему я привык. Я думал об этом и понимал – не смогу. Ваша страна – иной мир, законы и правила которого мне не понятны, я считал дни до возвращения и просыпался в холодном поту, когда во сне вдруг видел, что обречен остаться там навсегда. Ты – единственный свет в той моей жизни, солнце мое, от которого я отказался сам, добровольно, испуганный и слабый человек.

Тогда мне казалось, стоит пересечь границу, и все изменится, я найду способ забрать тебя, мы будем вместе, мы будем счастливы, а вместо этого…

Три года сожалений и бесплодных попыток пробиться сквозь стену отчуждения. Мне сказали, что ты умерла. Не верю. Ты не могла умереть. Мой медальон, мой подарок тебе, залог любви, залог предательства, должен был уберечь.

Бабушка называла его несчастливым, вынимая из шкатулки, плакала, непонятно над чем, и дедушка на эти слезы сердился. А отцу медальон запрещали носить… я его выкрал… был порот. Нет, ты знаешь обо всем, я рассказывал эту историю сотню раз и сейчас повторяю, оттягивая момент прощания.

О чем писать дальше – не знаю. Наверное, все, что могу и имею сказать, – прости. Если сможешь».

Шекспир. «Гамлет», акт V.