Ирина Волк - Искушение Модильяни

– А вот, познакомьтесь, моя жена Циля.

Ослепительная красавица Циля – выглядела едва ли старше Натальи. Огненно-рыжие, крупными локонами ниспадающие тяжелые волосы, огромные черные и бездонные, словно угольная шахта, глаза, божественная фигура. Она полулежала в глубоком кресле, положив на старинный столик красного дерева стройные ноги, дымила сигаретой, небрежно стряхивая пепел в доверху забитую окурками бронзовую пепельницу, и быстро стучала тоненькими изящными пальчиками по клавиатуре ноутбука, пристроенного на животе.

Не отрываясь от работы, она вытащила изо рта сигарету, небрежно помахала ею Наталье:

– Привет, коллега! Не могу оторваться, на днях лечу в Париж на аукцион Drouot [12]. Этот старый хрыч, – не глядя, она ткнула пальцем в сторону Моисея Соломоновича, – подрядился добыть какому-то нефтяному магнату Матисса, а сам все на меня перевалил. А у меня, между прочим, защита докторской на носу и почти трое детей!

Как бы в подтверждение ее слов, в холле раздались крики и возня, и в комнату влетела мокрая, до холки заляпанная уличной грязью русская борзая, тянущая за собой на поводке двух визжащих от восторга черноглазых близнецов – перепачканную с ног до головы девочку и столь же живописно измазанного мальчика – лет шести.

– Прошу любить и жаловать: Алмаз, Алина и Алексей, – представила Циля и, все так же не отрываясь от компьютера, добавила: – Алька, немедленно в ванную!

К кому из Алек относился столь строгий приказ, Наталье узнать не удалось, поскольку все трое разом развернулись и покинули гостиную, оставляя за собой грязные и мокрые следы.

Казалось, что в том сумасшедшем доме, который устроили дети и собака, невозможно не то что серьезно поговорить, но даже и просто присесть, не рискуя быть тотчас же перевернутой со стула или сбитой с дивана. Но на деле все обошлось. Видимо авторитет Цили в этом доме был таков, что одного ее взгляда было достаточно, чтобы угомонить любую бурю. За пределами гостиной происходили события, способные потрясти мир – об этом свидетельствовали доносившиеся из-за двери топот ног, грохот падающих предметов и тел, лай, крики, восторженные вопли, подозрительный звон, плач… Но в самой гостиной царили благолепие и тишина, нарушаемые лишь мерным щелканьем клавиатуры.

Наталья достала из сумочки фотографии рисунков, разложила перед Фогелем. Рядом – распечатку своей экспертизы. Подробно рассказала о том, что произошло, опустив лишь историю банка, в котором были найдены подделки.

Моисей Соломонович внимательно изучил фотографии, прочитал акт, кивнул и посмотрел на Наталью.

– Значит, вы видели их. Я так и думал. Она не могла этого сделать…

– О ком вы?

– О ней, об Анне Андреевне Ахматовой.

Наталья недоуменно подняла брови.

– Видите ли, – пояснил Фогель, – существовало мнение, что подаренные ей рисунки Модильяни Ахматова сама уничтожила в тридцатые годы, потому что к тому времени эти ню не укладывались в сложную систему ее поэтического образа. Но я считал, что это невозможно. В те годы не только она, но и весь мир признал в Модильяни гения. Ахматова просто не имела морального права утаить эти маленькие шедевры. Но теперь я уверен – просто физически не могла.

– Потому что у нее их не было?

– Вот именно!

– Но кто их забрал?

– Да кто угодно! Вы хотя бы представляете, что тут после революции творилось? Да и потом тоже. Трудно даже предположить, что произошло бы с Петербургом, если бы он остался столицей. Подумайте, знаменитый Троицкий собор собирались превратить в городской крематорий… Чудом спасти удалось, использовали просто как склад. И не только его спасли, многое сохранили. Но, с другой стороны, были и огромные потери.

Все отнятое у владельцев объявили народным достоянием и, с благословения Ленина и Троцкого, стали успешно распродавать: раритетные издания, уникальные рукописи, старинные иконы, украшения из коллекции скифского золота, картины великих мастеров. Поначалу тайно, а потом уже не стесняясь, запасники начали обследовать спецбригады по отбору ценностей «экспортного значения». Из собрания Зимнего дворца было отобрано несколько тысяч произведений значительной художественной ценности, и около сотни из них – шедевры мирового значения: картины Рубенса, Тициана, Рембрандта, Веласкеса, Веронезе, Ватто, Хальса, Каналетто… И этот список бесконечен.

Это государственное мародерство стало национальной катастрофой. А глядя на государство, разворовывать культурное наследие начали и все кому не лень.