Ирина Волк - Искушение Модильяни

– Пожалуй, – коротко согласился Соколов.

Он, наконец, поставил чайник на старинный серебряный поднос, вынул хрупкие тонкостенные чашки и такую же сахарницу, водрузил их туда же. Подумал, присоединил к ним изящную вазочку из того же сервиза и высыпал в нее хорошо знакомое Наталье «лакомство» – сушки с маком.

– Готово, – сообщил он и скомандовал: – Бери поднос, идем в гостиную.

Медленно попивая действительно замечательный чай, Наталья внимательно слушала учителя:

– Я всегда был уверен, что уничтожение этих портретов – миф. Рассказы Ахматовой об их исчезновении не очень правдоподобны. Возможно ли листы рисовальной бумаги раскурить на цигарки? Вряд ли…

– Но где она могла их спрятать?

– В Царском Селе, конечно. Там, куда вернулась из Парижа. В доме мужа. Она уехала из него в конце 1916 года, а вернуться уже не смогла, началась февральская революция.

Ахматова вернулась из Парижа, где в течение всего лета изменяла мужу. Да еще и привезла с собой доказательства этой измены. Известные рисунки, считающиеся ее портретами, не оставляют сомнений в том, каковы были отношения модели и художника. Прежде всего потому, что Ахматова того времени была очень робкой и застенчивой девушкой. Вряд ли она решилась бы позировать малознакомому неблизкому человеку в наряде, состоящем лишь из египетских бус. И вполне естественно предположить, что эти рисунки-улики, которые никому нельзя показывать, но и нет душевных сил уничтожить, как это произошло с большинством ее стихотворений Парижского периода, Ахматова просто спрятала от Гумилева. Ведь как бы ни складывалась их личная жизнь, у них была семья, а потому она постаралась скрыть следы того, что было в Париже. И прежде всего – шокирующие ню.

– Но этого дома давно не существует!

– А кто сказал, что рисунки не забрали из него в 1917-м или 1921-м?

Он еще помнил, как гимназистом, влюбленным в загадочно-недоступную жену Николая Гумилева, в девятнадцатом пробился на концерт акмеистов и неистово аплодировал ей, Анне Ахматовой, читавшей свои стихи.

Но сегодня, в двадцать первом, он – уже отмеченный наградным «наганом» сотрудник ВЧК – стоял на пороге дома участника контрреволюционного заговора. Дома номер 63 по Малой улице Красного Села [10] . И никакие воспоминания о поэтическом бреде не марали его руки, не остужали его сердце и не горячили его голову.

– Ломай! – приказал он.

Двое помощников, тоже, конечно, в черных кожаных тужурках и кепках, начали отдирать прибитые к входной двери доски. Старое прогнившее дерево крошилось, проржавевшие гвозди противно скрипели, но поддавались.

Через минуту работа было закончена.

Рукояткой «нагана» он сшиб ржавый, ненадежный замок и отворил дверь.

С первого взгляда было ясно – искать нечего. В доме не жили уже несколько лет, а события семнадцатого года и Гражданской оставили неизгладимый след. Полное запустение. Камин разрушен, выломаны даже деревянные перила ведущей на второй этаж лестницы. На полу толстенный слой пыли укрывал обрывки бумаг, драные корешки книг. По углам потолка чернела многолетняя паутина.

Но перед подчиненными надо держать марку.

– Ты – вниз, в подвал. – Ткнул он пальцем в стоящего ближе. – А ты, – он перевел палец на второго, – здесь. Простучать, проверить все углы. Я посмотрю, что наверху.

В неглубоком тайничке лежал аккуратно завернутый в газету свиток.

Осторожно, придерживаясь за стену, он поднялся на второй этаж. То же запустение, только еще более унылое. Сорванные с петель двери, голые стены, ободранные обои. Он заглянул в ближайшую комнату. В лучах солнца, едва пробивающихся сквозь запыленные окна, искрились пылинки. С потолка свисала штукатурка. Отклеившиеся, когда-то веселенькие, обои колыхались на сквозняке. В углу валялся плюшевый кот с оторванным хвостом. Хвост лежал рядом.

Видимо, здесь когда-то была детская, понял он. Подошел к окну, выглянул на улицу. Снизу на него печально смотрел запущенный садик.

Он прошелся вдоль стены, повернул, снова вернулся к окну, двинулся в противоположную сторону. Под ногой скрипнула половица. Он остановился, несколько раз надавил.

Есть!

Краешек небольшого прямоугольного блока приподнялся. Он опустился на колени, вытащил из-за голенища нож, просунул его в щель. Деревянная плитка легко приподнялась.