Анна Данилова - Комната смеха

– А у тебя не было такого, что мастер, сделав на твоих глазах ключ, вдруг вытаскивает его из тисков и откладывает в сторону, говоря, что это брак… Как правило, люди не обращают внимания на такое, ведь каждый может ошибиться. Но где доказательство того, что он отложил в сторону именно бракованный, выполненный недостаточно точно ключ, а не нормальный, являющийся копией ключа заказчика? Да такой мастер просто находка для домушников…

– И ты думаешь, что твой Герман подрабатывает на Павелецком вокзале, делая ключи?

– Нет, это исключено, потому что он плотно занят на работе. Но у него там кто-то есть. Может, родственник или просто друг. Я уже думала об этом. Представь себе, он приходит в мастерскую с твердым намерением заполучить ключ от квартиры какой-нибудь благообразной пенсионерки. Квартира ему нужна, как ты понимаешь, для вполне определенных целей. Как он поступит? Если предположить, что у него в мастерской работает друг или родственник, то ему не составит никакого труда попросить, чтобы его научили делать ключи. Сначала все происходит как бы смехом, несерьезно, но, когда у него начинает получаться, мастер поручает ему сделать уже настоящие копии. Потом Герман, освоив новую профессию, по дружбе может отпустить мастера, предположим, на обед или еще куда, чтобы вместо него встать у станка. Мастер уходит, и Герман ждет очередного заказчика. И вот наконец появляется женщина – божий одуванчик с просьбой сделать ей ключ. Он делает копию ключа (или даже комплект ключей!), но не в одном экземпляре, а в двух… Больше того, он может сказать женщине, чтобы она подождала с полчаса, пока он сделает, а сам в это время изготавливает копии ключей уже для себя. Затем он, спустя полчаса, отдает ключи заказчице, та уходит, расплатившись, а Герман следует за ней. Выслеживает дом и квартиру, куда вошла пенсионерка, чтобы знать, где она живет. Потом следит за ней еще пару дней, чтобы понять, как часто квартира остается без присмотра. Та пенсионерка, которая жила на улице Бахрушина, видимо, регулярно ходила на прием к гомеопату вечером, около восьми, раз Герман был так уверен, что его никто не потревожит часов до девяти-десяти…

– Валя, но ты же подтасовываешь факты. Вспомнила вот, что он открывает замки, имеет дело с ключами, заточками… Почему именно он? Почему? Он что, приснился тебе?

– Я устала отвечать тебе одно и то же: я вспомнила! Ко мне вернулась память!

– Тогда почему же он не идет? Почему? Мы ждем его почти целый час?!

– Откуда мне знать?! И не кричи на меня.

– Извини.

Я чувствовала, что и он нервничает. У него был вид человека, который не знает, как ему поступить. Нерешительность сквозила во взгляде, в жестах и даже в редких и тяжелых вздохах, которые были все же несвойственны такому сильному мужчине, как он. С одной стороны, он, быть может, и верил мне, но, с другой, его чувство ко мне было все же больше похоже на жалость, которую испытывают к больному человеку. Мы не знали, о чем говорить, потому что я злилась из-за его недоверия ко мне, а он, видимо, не желал играть со мной в неприличную игру бывших любовников, где ему приходилось бы делать вид, что он воспринимает меня всерьез.

Наступила пауза. Тягостная. Убивающая последние надежды. И вдруг я услышала:

– Я знаю, кто убил Эмму Майер.

«Следователю Гарманову.

Когда вы получите это письмо, Вадим, меня уже не будет в живых. Ни меня, ни Анны, которая вам так нравилась, ни Эммы, которую вы никогда не видели. Уверяю вас, если бы вы увидели мою жену, то поняли бы меня. Поняли и оправдали. Я любил Эмму, любил до потери памяти, до потери рассудка, так, как только мужчина может любить женщину. Она вышла за меня не по любви, нет. Вышла, просто чтобы выйти замуж, как делают многие. Уступила мне, поверила, что в замужестве ей будет лучше, чем одной. До меня у нее не было мужчин, не было любви, не было прошлого. Вам должно быть известно, как это важно для мужчины. И я был счастлив в этом браке…»

Алексей посмотрел на чистый белый лист и отложил в сторону ручку. Все эти слова почему-то не хотели ложиться на бумагу. И разве можно на бумаге выразить словами то, что он испытывал к Эмме, когда она находилась рядом. Нежность? Восторг? Желание? Только ему, по его мнению, принадлежала ее тонкая белая кожа, густые, с медным отливом, тяжелые волосы, молочно-розовые губы, ее чудесное нежное тело… Но, с другой стороны, он всегда чувствовал, что обладает Эммой не полностью, что, владея ее телом и находясь рядом с ней, он не может постичь всей глубины ее чувств и мыслей.