Галина Щербакова: Трем девушкам кануть

Раиса Соломоновна едва носила ноги. Раз за разом она все повторяла историю предательства графини. История обрастала иногда неожиданными, а главное, не существовавшими подробностями, потому что сама рассказчица ведь не видела ничего. Но вот сила искусства вымысла! Юрай вдруг понял, как все произошло. Как он понял когда-то в одночасье преступление Севы Румянцева. Это было наитие, одномоментное понимание чужого замысла, чужой задачи.

Было так…

Но сначала он сходил к старикам, которых приводила Раиса Соломоновна и которые случайно оказались на том самом перекрестке исчезновения. Странное было чувство: он слушал то, что уже знал. Он знал, как вышла из молочного магазина старая графиня и направилась к переходу. Это не важно, что улица пустынна и можно перейти в любом месте, у старой женщины есть понятие о порядке. Она шла мимо булочной, из которой как раз и вышел Степан Петрович с четвертушкой черного. Графиня с отвращением посмотрела на длинную авоську, в которой болтался и чернел кусок хлеба. Она говорила ему сто раз: «Хлеб не носят в авоськах. Вы же касаетесь им людей». «Но хлеб же чистый», – отвечал чертежник. «Вот именно!» Но он не понимал, он думал, что она обвиняет его в пачкании людей хлебом. Другое не приходило ему в голову.

Они сблизились, и Степан Петрович предложил, как джентльмен, взять пакет с молоком, все-таки целый литр, даме негоже носить тяжести. Графиня пакет не дала.

– А Степан Петрович, – сказала свидетельница, – настаивал.

Они стояли и препирались возле перекрестка, где уже давно ждала машина.

Кого она ждала? Ее или его?

Видимо, ее. Со стариком договор был. Он и баба Шура интереса уже не представляли. Занозой была графиня. Существовал какой-то сценарий – смерть, пожар, разбой, – при котором графиня, не задумываясь, села бы в первую попавшуюся машину. Но рядом колошматился этот дурной старик. Был ли у них в машине телефон, по которому можно уточнить детали? Или вопрос решился по ходу дела? Раскрылась дверь, и некая сказанная информация враз прекратила спор из-за тяжелого для дамы литра молока, и они оба нырнули в машину. Хотя какое там нырнули? Люди видели: авоська Степана Петровича зацепилась за ручку машины, и кто-то очень сильный, сидящий впереди, рванул ее, не отцепил, а именно рванул. Выпал ли хлеб из авоськи на пол машины? Или Степан Петрович сумел положить его между ног, на сиденье, а графиня дернулась от отвращения, вцепившись в пакет с молоком.

С тех пор их никто нигде не видел.

Юрай понимал, что по всей логике событий настала очередь Раисы Соломоновны. Пришел ее час. К ней теперь ходил врач, и Юрай каждый раз боялся, что однажды в белом халате придет другой врач. Или дизайнер, фантазирующий арочный проем в коммуналке, принесет старухе сок от щедрот… Да мало ли способов убрать с дороги немощное препятствие? Но пугать Раису Соломоновну Юрай не стал.

В конце концов именно ей могут предложить место во всамделишном доме престарелых, да еще каком-нибудь приличном. Собственно, старухе деваться некуда – коммуналка вся была вздыблена стройработами.

Но Раиса Соломоновна от всех предложений отказалась напрочь.

– Поговори с ней, – позвонила Юраю Сулема. – Блажит старуха. Даже смотреть ничего не хочет. Поезжай к ней, в конце концов, она же на самом деле никому не нужна, а с ней носятся.

Юрай съездил по адресу, оставленному неким господином, который весело отрекомендовался диспетчером. Дом престарелых был реален, стариковские головы торчали в окнах, на лавочках сидел вполне сохранный дедушка и кормил красивую пышную и рыжую кошку. И даже птицы пели.

– Лучше достаньте мне цианистый калий, – сказала Соломоновна. – Если у вас нет терпежу дождаться моей смерти.

– Там хорошо, ей-богу, – уговаривал Юрай. – Я смотрел своими глазами.

– Это тюрьма, – отвечала упрямая женщина. – А я там уже набылась.

Пришла почему-то уверенность, что с Раисой Соломоновной ничего плохого не случится, не посмеют. Дадут старухе дождаться своего часа.

И вообще история, как говорится, отпустила. Шла своя производственная текучка, криминал крепчал, и возникало ощущение, что со всем этим можно жить. С загорающимися троллейбусами, падающими перекрытиями, пьяными наездами, перестрелками, удушенными, утопленными, расчлененными… Всего этого навалом, а живем! Питаемся, покупаем штаны, занимаемся любовью, хохочем, выпиваем… Жизнь – сволочь, она же счастье, оказывается, сильнее беды и порока… Пока не тронет тебя.