Николай Агаянц - Дело о бананах

Иселю стало не по себе. Он всё ещё чувствовал недомогание: знобило, ныли сломанные ребра, а воспоминания о днях, проведенных в джунглях с инструктором-кровососом и вовсе доконали капитана. Кружилась голова. Чтобы не упасть, в нарушение команды, Прьето широко расставил ноги. К нему тут же подскочил капрал-янки из новеньких. Рявкнул, дырявя панамца глазами:

— Эй, правофланговый, чего раскорячился? Строй ломаешь, сукин сын!

Преодолевая подкатившую к горлу дурноту, Исель вновь встал по стойке «смирно», но пошатнулся.

— Что с вами, капитан? — Начальник Форт-Шермана, заканчивая обход первой шеренги, подошел к Прьето. — Вы больны?

— Так точно.

— Зачем же в таком состоянии приехали? — удивился полковник, который привык к тому, что большинство его бывших учеников стараются избегать визитов в школу после её окончания.

— Очень хотелось повидаться с друзьями по учебе, с инструкторами, с вами, сэр…

— Похвально, похвально. Это делает вам честь, капитан. Я ведь помню вас. Кончали в шестьдесят шестом?

— Так точно!

— Молодец! — полковник крепко пожал Иселю руку. — Но вы все-таки лучше выйдите из строя: церемония рассчитана на час, вам будет тяжело выстоять. Ступайте в клуб, выпейте что-нибудь.

— Слушаюсь! — откозырял капитан Прьето и, покинув шеренгу, поплелся по плацу вдоль неровного строя парадных мундиров, кителей, аксельбантов, орденских планок и фуражек с лакированными козырьками и самыми немыслимыми кокардами (в Форт-Шерман собрались представители различных родов войск латиноамериканских армий более чем двадцати государств).

Исель напряженно всматривался в закаменевшие лица и не приметил ни одного знакомого. С каждым годом всё меньше выпускников диверсионно-десантной школы, специалистов антипартизанской войны, съезжалось на традиционные встречи. Вот и на праздник двадцатипятилетнего юбилея прибыли главным образом те, кто гордится своей принадлежностью к клану «горилл», из рядов которого появляются на свет божий пиночеты и иже с ними. Учителя-янки, создавая эту школу и подобные ей на других базах в Зоне, возлагали огромные надежды на то, что их воспитанники, которым прививалась слепая ненависть к коммунизму, накопив опыт «бесшумного убийства», расправ и организации переворотов, обратят его против своих инакомыслящих соотечественников. Для увековечения власти местной олигархии и стоящего за её спиной всесильного американского капитала. Рассчитывали, да просчитались. Многие молодые офицеры, так же, как он, капитан панамской контрразведки, — кто раньше, кто позже — пришли к осознанию своего патриотического долга, который не имел ничего общего с интересами дядюшки Сэма.

Здание офицерского клуба — фундаментальное, в стиле модерн — возвели, судя по всему, года три назад на месте барака, который служил центром сборищ, шумных попоек и яростных потасовок для однокашников Иселя.

Внутри клуба всё блистало стерильной чистотой. В ресторанном зале было прохладно и сумрачно. В блеклом свете свечей, горевших в лампадках, которые официантки расставляли на сдвинутых столах, Прьето рассмотрел длиннющий — от стены до стены — транспарант, украшенный пальмовыми ветками:

«Если не трудно, если речь не идет о собственной шкуре, если не корчишься от боли — значит, плохо!»

Текст, вне всякого сомнения, принадлежал перу Таксы Миккинеса. Когда сам майор, болтали меж собой «рейнджеры», в шестьдесят третьем оказался окруженным с другими «зелеными беретами» в джунглях близ Меконга, он наложил от страха полные штаны. Визжал, царапался, отказывался лезть через гнилое, топкое болото, кишевшее змеями, пока ему не заткнули кляпом глотку и не поволокли за собой его же солдаты. Только так и спасся. Получил медаль и повышение, после чего уехал из Вьетнама и обосновался в Форт-Шермане учить храбрости «рейнджеров». С подчиненными неизменно свиреп, неумолим. Впрочем, чему удивляться: трусам, как правило, свойственна жестокость, а этот, измываясь над своими воспитанниками, получал истинно садистское наслаждение. А на досуге сочинял стихи и немудрящие афоризмы, которые отсылал тайком в солдатский журнальчик «Старз энд страйпс»…

За стойкой бара — от обилия этикеток на бутылках рябило в глазах — возвышался лысый, добрый, туговатый на ухо все тот же старикашка Юджин. Он сразу узнал Иселя, закивал, заулыбался приветливо:

— Здравствуйте, сэр! Как поживаете, сэр? Что-нибудь выпьете?

— Здравствуй, здравствуй, дядюшка Юджин. Давай двойной скотч. И погляди, аспирина не найдется?