Юрий Козлов - Кайнок

Корней, Павлович открыл сундучок. Там среди пуговиц, ниток, лоскутков лежала пачка бумаг, перетянутая ленточкой. Щадя время понятых, Пирогов, не разбирая, положил пачку в комод.

В сенях, за мучным и крупяным ларем, он нашел несколько книг и очень обрадовался, узнав в одной из них узкий с заусиками шрифт.

«Так. и есть. Из середины книги было вырвано несколько «книжек» — печатных листов.

Можно было уходить, но Павел заглянул на чердак и при свете лампы обнаружил сундук. Серый, запорошенный пылью, он, казалось, врос в свое место, но на одном боку отчетливо виднелись свежие следы. Кто-то совсем недавно прикасался к замку и крышке, нарушил покойную тишину старины.

В метре от сундука сверкнул желтый продолговатый предмет. Не веря глазам своим, Корней Павлович поднял боевой патрон. На дне сундука с тряпьем и бумагами оказались еще три таких, закатившихся в угол. Следовательно, совсем недавно кто-то впопыхах выгребал... да, да, выгребал патроны, три не заметил, а один обронил. Но кто же это мог быть, если не Сахаров? Конечно, он.

Пирогов спустился в дом, составил акт осмотра, вписал туда бумаги, книги, патроны, дал расписаться понятым.

Отправив Козазаева и остальных спать, Корней Павлович вернулся в отдел.

— Как там наш чай? — спросил Пирогов у Оленьки.

— Да уж весь, поди, выкипел, Корней Павлович.

— Ладно, давай сколько есть.

Он кивнул не то приветственно, не то благодарно и прошел в кабинет. Там пахло запаренной малиной. Это был его и не его кабинет. Кто-то по-хозяйски навел в нем добрый порядок.

НА ЦОКОЛЕ патронов стояла марка «Кайнокъ». Как ни напрягал память Корней Павлович, ничего подобного не отыскал в ней. Альбом маркировки русских, советских, зарубежных боеприпасов, просмотренный им в криминалистической лаборатории, содержал сотни кодовых, условных знаков. А этот будто бравировал — вот я, и у меня есть полное имя, с обязательным твердым знаком на конце.

Пирогов выстроил патроны против флакона с чернилами, облокотился на стол, не спуская с них глаз.

«Кайнокъ»! Что это обозначает?.. Фамилия? Местность? Город? Или это сложная аббревиатура?

«Кайнокъ»... Что за чудо? Если не очень придираться к произношению, получается «коньяк».

Конечно же, это какая-то ерунда. Никакой уважающий себя промышленник не рискнет каламбурить на нешутейной продукций. Одно очевидно — эти патроны сделаны до марта семнадцатого года. И с тех пор, наверное, лежали на чердаке у Сахарова.

«Кайнокъ» — Сахаров! Любопытная связь. Старые патроны, теперь таких, обеги всю страну, для музея не сыщешь, и вдруг, вот тебе, пожалуйста, — сундук на чердаке. Сколько Сахаров вынес оттуда? Десять? Сто? Может, тысячу? Окажись их там десяток, он не оставил бы четыре штуки. Четыре из десяти — это же почти половина. Значит, было их много? Сто, двести?

А зачем мирному Сахарову двести боевых патронов? Ходить на марала? На медведя? Но для этого нужна винтовка, карабин. А на них специальное разрешение. В тридцать девятом решением ВЦИК была изъята половина наградного именного оружия. Это он сам, Пирогов, отлично помнит. Заслуженные люди шли в НКВД, несли оружие. Им возвращали текст указов о награждении, даже паспорта к пистолетам. А сами пистолеты складывали в ящик. Слишком много оружия на руках у людей собралось, очень часто исчезало оно из добропорядочных домов и стреляло в милицию, в кассиров и просто так стреляло — в силуэт в освещенном окошке.

А Сахаров хранил патроны. И хранил обрез, из которого выстрелил в Козазаева. Выстрелил и промахнулся. Из обреза удобно бить в упор. С трех-пяти метров. А марал ближе чем на сто шагов не подпустит... Так для чего тогда хранить, прятать обрез? Даже, наверное, содержать его в порядке?.. Ведь со времени, когда здесь, в горных долинах, летали те самые «кайноки», двадцать лет прошло.

ЗА ОКНОМ небо начинало синеть, отрываться от вершин гор. Пирогов протянул руку к патронам, помедлил и быстрым щелчком «расстрелял» их один за одним. «Кайноки» раскатились широким веером.

Корней Павлович поднялся, собрал у печи четыре стула в ряд, на один бросил свернутую шинель, снял сапоги. До утра оставалось часа полтора-два.

...Ему приснилось, что он на войне. Кругом почему-то жуткая тишина, но он знает, что идет война. И вон того страшного немца с усиками, закрученными вверх, как у русского приказчика, надо свалить немедленно, иначе случится непоправимое. Он, Корней, нажимает на спусковой крючок винтовки, но немец идет и уголком рта ухмыляется, а один ус его лезет вверх, почти к глазу. «Ах, ты так!» — кричит Пирогов и пробует подняться навстречу. Но земля вдруг обламывается под ногами, и он едва удерживается на краю пропасти. А немец — вот он, смотрит незрячими глазами, кривится в усмешке и склоняется к уху: «Чего ж ты?..» Нет под Пироговым твердого упора. Не может он освободить руки, чтобы схватить пришельца за усы. А там — один путь, под кручу. Нет, не может, хоть плачь.