Галина Романова - Старая тайна, новый негодяй

— Кто такая? Что-то имя какое-то знакомое, но никак не припомню, — шеф наморщил лоб, сведя густые брови на переносице.

— Это жена Аракеляна, которую якобы убил бродяга и ограбил после того, как убил, — пояснила я, уже вылезая из машины, одергивая плащ и поправляя шарф на шее. — Она была убита совсем не им и не бедным мужем, которого обвиняли последнее время кто в чем мог!..

Голос мне не изменил, и красноречивый взгляд шефа был благополучно пропущен, потому что все внимание сейчас было приковано к окну на втором этаже. В раскрытой настежь фрамуге маячила крупная фигура Вити Горелова. Мало маячила! Эта самая фигура, нависнув над подоконником, показывала мне огромных размеров кулак. Добра это уж точно не сулило.

— Слушай, ты это… иди одна, а… — заюлил сразу мой спутник. — Мне надо под капот залезть, карбюратор совсем что-то…

— Ладно, схожу. Пакет мне найди, улику спрятать.

Шеф быстренько подсуетился, вытащил из багажника пакет, куда сам же уложил и биту. Пожелал мне скорого возвращения, не без ехидства, опять-таки, подозреваю. И открыв капот, благополучно им прикрылся.

Горелов оказался куда проворнее и нетерпеливее меня, выскочив к дежурке и поджидая моего появления.

— Явилась, значит! — змеем прошипел он, подхватил меня под руку и, забыв о вчерашней обходительности, потащил меня на второй этаж. — Обнаглела ты, скажу я тебе, Дашка! Слов нет, обнаглела!

Мы молча прошли коридором второго этажа, достигли его двери. Вошли в кабинет, и только тогда Горелов обрушил на меня всю силу своего гнева. Была бы его воля, он бы точно на меня бросился с кулаками. Но то ли вспомнив о вчерашнем моем увечье, то ли побоявшись погоны потерять, Витя сдержался.

— Садись! — приказал он мне безапелляционным тоном. — Садись и рассказывай, где моталась с еврейчиком своим предприимчивым полдня! Я, как дурак, к ней с кефиром, апельсинами, а она у меня из-под носа удрала. То-то вижу, тетка какая-то под шляпой прячется… Не подвело меня чутье! Доиграешься у меня, Дашка! Наплюю на все твои ранения и посажу под замок!

— Ладно, Витя, не кипятись, — примирительно проговорила я, вовремя погасив улыбку, услышав про кефир и апельсины. — Лучше расскажи, Сашка признался в чем-нибудь?

— И про это уже знаешь! Лихо!!! Слушай, а может, ко мне в отдел пойдешь работать? Оклад дам на десятку ниже, чем у меня. Давай, Даша, соглашайся! — Он все еще злился и говорил со мной, с трудом сдерживая яростный рык, но глаза его уже вовсю елозили по моему пакету, в котором — если не дурак — обязательно разглядишь палку.

— Витя, ты не ответил, Александр сознался?

— В чем-то сознался, причем трещал, как машинка швейная. А что-то отрицает. Причем клянется аж до слез! — Витя обошел стол, за который меня впихнул сразу по приходу в его кабинет. Сел на свое место и, кивнув на мой пакет, примирительно так, без былого напора, проговорил: — Ладно, Даш, не томи. Что там у тебя? Физиономия хоть и побитая, но довольная. С чем-то ты ко мне приехала?

Я бросила ему через стол палку вместе с пакетом и, опустив глаза долу, пояснила:

— А там у меня, гражданин начальник, орудие преступления. То самое, которое вчера приложилось вот к этой самой голове. — Я коснулась шляпы в том месте, где она прикрывала мои повязки на лбу. — Его хорошо вымыли, но не настолько. Так что пускай твои ребята поработают.

— Где ты ее взяла, черт тебя побери?! — он едва не задохнулся от распиравших его чувств, доставая биту из пакета. — И пленкой ведь обернула, молодец! Кто ударил, знаешь? Ведь Александр даже на колени упал, клянясь, что не смог бы тебе причинить вреда. И Волкова, говорит, не толкал под поезд. Опять-таки со слезой…

— Наталья, — суховато ответила я и снова опустила глаза. Тяжело мне было об этом говорить. Бог свидетель, очень тяжело. — Это все она, Витя. В машине у нас та самая бандероль, которую она мне велела передать Володе. Мы ее вскрыли…

— Кто велел?! — сразу гаркнул Горелов, аккуратно откладывая в сторону биту и вызывая кого-то по внутренней связи. — А если там отпечатки?! Вот дилетанты! Ну, теперь-то уж чего… Что там? Наркотики?

— Не-а, не наркотики, — я отрицательно качнула головой, поражаясь тому, что боли почти нет. Наверное, все, что можно было, мне уже отбили, и теперь болеть уже нечему. — Там бумага, Витя.

— Бумага? Какая бумага?

— Обычная бумага, для заметок. Уложена так ровненько, аккуратненько. Листочек к листочку, — пояснила я ему и даже изобразила, как именно уложена в коробку из-под будильника.