Дик Фрэнсис - Дьявольский коктейль

Правда ли, что вы начинали как каскадер? Пожалуй, что так, ответил я. Я ездил на лошадях в разных фильмах, от «Робин Гуда» и «Битвы у Босфора» до «Атаки легкой кавалерийской бригады». В один прекрасный день режиссер предложил мне сказать несколько слов, получилось неплохо, так все и началось. Довольно романтическая история, но что поделаешь? Иногда такое бывает.

А потом? Потом я сыграл маленькую роль в фильме того же режиссера. Сколько мне было? Двадцать два. Я только что женился, жил в Хаммерсмите. Питался, в основном, фасолью по-бретонски и три года занимался дикцией в вечерней драматической школе.

Я был примерно в центре зала, когда за моей спиной открылась дверь. Клиффорд Уэнкинс двинулся навстречу вошедшему.

— Сюда нельзя, — заговорил он решительным тоном. — Это частный прием. Зал заказан. Нет, извините, нельзя... Я вам говорю, это частный прием...

Уэнкинс явно проигрывал битву, что не удивляло.

Кто-то хлопнул меня по спине, и я услышал знакомый трубный глас:

— Линк, дорогуша, как поживаешь? Скажи ему, что я твой знакомый, а то он меня не хочет пускать.

— Пропустите этого господина, — сказал я Уэнкинсу. — Я хорошо его знаю. Это наш оператор.

Конрад поднял брови.

— Ведущий оператор, дорогуша.

— Приношу свои извинения, — сказал я иронически. — Выпьешь чего-нибудь? Виски?

Уэнкинс отказался от боевых действий и пошел за выпивкой.

Конрад оглядел зал, в котором клубами плавал табачный дым. Везде стояли бокалы, пустые и недопитые. Журналисты болтали, разбившись на группы. Атмосфера была непринужденной.

— Боже мой! — усмехнулся он. — Не верю глазам своим! Чтобы Эдвард Линкольн согласился на пресс-конференцию, да еще в Иоганнесбурге! Я сказал, что это ерунда, когда мне сказали. Тогда мне сказали, чтобы я шел в самый шикарный зал в «Рэндфонтейне». Я пришел.

Он хохотал так, что закашлялся.

— Закрой рот, — буркнул я.

Он обвел зал рукой.

— Они хоть понимают, какое им выпало счастье? Отдают себе в этом отчет?

— Конрад, уймись, черт побери!

— Дорогуша! — Конрад не желал униматься. — Я и не думал, что ты способен на такие номера! Так сказать, за кадром... Дикие звери кормятся с рук... Неслыханно! То-то удивится Эван, когда узнает!

— Вряд ли, — усмехнулся я. — Он за тысячи миль отсюда.

— Ничего подобного, дорогуша, Эван здесь, в Иоганнесбурге. Можно сказать, через дорогу.

— Каким образом?

— Мы приехали в воскресенье. — Конрад наконец успокоился и вытер глаза. — Пойдем, перекусим, дорогуша, я тебе все расскажу.

Я посмотрел на часы. Была половина первого.

— Хорошо, через пару минут. Я должен еще наговорить интервью для телевидения. У них испортился микрофон, его пошли менять.

Родерик Ходж уже торопился ко мне, ведя за ручку забавную барышню. Туг подошел и Уэнкинс с выпивкой для Конрада.

Ведущая телепрограммы для женщин не отличалась красотой, но выглядела очень эффектно: худенькая, кудрявая, шерстяное платье в оранжево-коричневую клетку и огромные солнечные очки в желтой оправе. Конрад окинул ее волчьим взглядом художника, знающего толк в цветовых эффектах, и заявил, что за последнее время мы сделали вместе четыре фильма.

— Ну и как работается с мистером Линкольном? — спросил Родерик.

— Это нескромный вопрос.

Ни Родерик, ни Конрад не обратили на мой протест никакого внимания. Конрад поджал губы, поднял левую руку и стал загибать пальцы.

— Терпеливый, выдержанный, пунктуальный, работящий и к тому же морально устойчивый, — сказал он, подчеркивая каждое слово. Потом повернулся ко мне и театральным шепотом добавил:

— Я прав?

— Развлекаешься? — ответил я.

Как и ожидалось, Родерик заинтересовался последним определением.

— Морально устойчивый? — спросил он. — Что вы имеете в виду?

Конрад откровенно забавлялся на мой счет.

— Ну как же! Все его партнерши обижаются, что он их целует как актер, а не как мужчина.

Можно было без труда догадаться, какие заголовки рождались в голове Родерика. У него блестели глаза.

— Это все мои сыновья, — быстро вставил я.

— То есть?

— Когда мой старший увидел, что я целую чужую тетю, он со мной неделю не разговаривал.

Все рассмеялись.

Но мне тогда было не до смеха. Питу было пять, и после этой истории он вновь стал мочиться в постель и плакать по ночам. Нам пришлось обратиться к психиатру, он сказал, что мальчик боится, что мы разведемся. Его мирок зашатался в своих основах, потому что его отец целовал чужую женщину, а дома ссорился с мамой. Это случилось вскоре после истории с Либби. Мы не говорили ему, что Либби заболела из-за того, что он уронил ее. Взвалив на ребенка такое, мы ничего бы не исправили, а для него это могло оказаться слишком тяжелым грузом.