Рафаэль Кардетти - Свинец в крови

Чтобы не оставлять никаких сомнений в своих намерениях, он навел револьвер на мое лицо и выстрелил. Пуля отскочила от двери и срикошетировала в одну из скульптур Бертена. На плексигласе остался след в виде маленькой звездочки. Я порадовался, что поставил пуленепробиваемую стенку.

Уже одно только недоумение на лице моего посетителя оправдывало все расходы. Он замер на какое-то время, и это позволило мне рассмотреть его. Тонкие черты, темные глаза, седые волосы, подстриженные бобриком, — я никогда не видел этого человека. Если он профессиональный убийца, то ему скоро пора на пенсию. Явно за пятьдесят, но для своего возраста подвижный. Внезапно его лицо словно окаменело.

Прежде чем я опомнился, он кинулся к выключателю и погасил свет. В галерее сделалось темно и страшно.

Все так же сидя на полу, я пялился в темноту, пытаясь разглядеть, что происходит в помещении. В течение долгих секунд не происходило ничего, потом я угадал какое-то движение возле двери, а потом снова стало тихо.

Я был жив, а мерзавец, пытавшийся убить меня, смылся. Да, теперь следовало зажечь свечку.

Тем не менее я не осмеливался выйти из своего убежища. Отец воспитал меня в уважении к осторожности. Не доверять другим, еще меньше доверять самому себе: в течение последних двадцати пяти лет на этом принципе строилась вся его жизнь. Да и моя тоже, кстати.

Конечно, ни один из нас не являлся образцовым членом социума, но только такой ценой можно было избежать неприятных неожиданностей. Например, ночных посетителей, вооруженных револьверами. Отсюда — сейф, встроенный в стену, и пуленепробиваемая стена, способная отгородить от всяких случайностей, хотя мне нечего было прятать за ней.

Не доверять другим, еще меньше доверять самому себе. Предупреждение, бесчисленное число раз повторявшееся отцом, вспыхнуло в мозгу ярко, как закрепившийся павловский рефлекс. Я боролся с желанием бежать сломя ноги из этой стеклянной клетки. Что-то подсказывало мне, что следует выждать.

К тому же мне надо было понять, как получилось, что я сижу на полу в своем кабинете, в темноте, а мои внутренности сводит от страха. Я мысленно составил список имевшихся деталей. Открытая дверь, отсутствие Бертена, ублюдок, пытающийся застрелить меня без предупреждения...

Все это попахивало чем-то скверным. Если уж быть до конца честным, то целая гора дерьма не испускала бы такого зловония. У меня в мозгу сразу же родились две гипотезы. Первая в этих обстоятельствах выглядела почти приятно, вторая, напротив, казалась мне слишком чудовищной, чтобы рассматривать ее всерьез.

Я прокрутил в голове разыгравшуюся тут сцену. Бертен вошел, немного позабавился, а потом слинял, не заперев за собой дверь. Мимо шел какой-то местный бродяга. Он воспользовался случаем, чтобы что-нибудь спереть. Скульптуры так напугали его, что он набросился на меня. Меня нисколько не удивляло, что художества Бертена могли вызвать у человека отчаянное желание убивать. Испытав их воздействие на себе, я прекрасно понимал бродягу.

Итак, я стал жертвой неудачного стечения обстоятельств. «Неисчерпаемый драматизм человеческих судеб», — как выразился бы Жан-Люк Годар. Проще говоря, так уж случилось, и ничего не попишешь.

Но эта гипотеза, хотя и успокаивала, была совершенно неправдоподобной. Как бы я ни хотел, я не мог в нее поверить. Оставалась вторая возможность, та, при мысли о которой меня трясло. Та, о которой я предпочел бы вообще не думать.

Этот посетитель пришел сюда не случайно. А Бертен вообще не вышел из галереи.

Идол, собранный из консервных банок «Кэмпбелл», был погружен во мрак, как и вся галерея. Хотя он находился всего в нескольких метрах от меня, я мог различить только контуры, ощетинившиеся кусками жести. Зато я безошибочно узнал торчавшие из-за него ноги, обутые в башмаки «Конверс». Сэмюэль Бертен лежал там, за подставкой.

Я не знал, жив ли он еще. Во всяком случае, он не двигался. Меня захлестнула волна пессимизма. Убийца, не колеблясь, нацелился мне в лоб и нажал курок. Если не случилось какого-то чуда, то участь Сэма не вызывала сомнений.

Чтобы проверить это, я должен был бы выйти из своего убежища, однако, не получив доказательств того, что нападавший на меня человек сбежал, делать этого не собирался. Тут я вспомнил о той штучке, которую Дмитрий несколько часов назад спроворил для меня, и бросился к компьютеру. Камеры включились в тот момент, когда Бертен открыл входную дверь. И все, что происходило после этого, записывалось на мой жесткий диск.