Джон Коллиер - «На полпути в ад»

Наконец он встал и поспешил на поезд, которым обычно возвращался домой. У входа на вокзал он чуть было не попал под машину, что, впрочем, не раз с ним бывало. "Чем была бы моя жизнь, — подумал он, — попади я под колеса этой машины?!"

В вагоне уже сидел Бейтс. Бейтс был издателем. Рядом с ним расположился еще один житель Территауна, по имени Картрайт, — полный, веселый человек в блестящих очках. Не успел Генри сесть, как появился четвертый спутник. Имени его никто не знал, так как он редко открывал рот. Это был болезненного вида субъект с впалыми щеками, кривой улыбкой и внимательным, отзывчивым взглядом. Он казался им давним знакомым: всегда ездил с ними в одном вагоне, в разговоры вступать не решался, отвечал односложно и приветливо кивал, когда они выходили в Территауне.

Сам он ехал дальше. Когда его не было, им его не хватало. Они дорожили его кивками и застывшей улыбкой.

Поезд тронулся. Дождавшись, пока они выедут из туннеля на свет, Генри сообщил о своих новостях, внимательно следя за их реакцией.

— Никогда не догадаетесь, кто звонил мне сегодня. Сам Фишбейн. Лично, как принято теперь говорить. Прямо из Голливуда. Почти полчаса держал меня у телефона. Похоже, моя пигалица Джойс… Короче, они хотят снимать ее в кино, сделать из нее кинозвезду на ближайшие семь лет.

Все громко рассмеялись.

— Видали? — сказал Картрайт. — Смех, да и только.

— Вероятно, он решил, что ты клюнешь на это, — сказал Бейтс. — Боже, что они вытворяют с нашими книжками!

— Представляете, Сэнфорд — в роли отца кинозвезды? — сказал Картрайт. — Особенно в старости. И что ты ему ответил? Что скорее убьешь ее собственными руками, да?

— Да нет, сказал, что подумаю.

— Вот как… Что ж, дело, конечно, твое, старик, но, по-моему, думать тут особенно не о чем.

— Мне тоже сначала так показалось. И все же он назвал (если только он не бессовестный лжец) цифру в два-три миллиона долларов. Согласись, прежде чем отказаться от такого предложения, стоит немного подумать. Ведь, заметь, речь идет не обо мне одном.

— Да, деньги немалые. Не знаешь, им случайно не нужны пожилые мужчины на роль дворецких или священников? Я бы мигом. Но ребенок…

— Кое-что из того, о чем говорил Фишбейн, произвело на меня впечатление. Он не глуп. Он согласен, что некоторые юные кинозвезды весьма распущенны. Но, по его мнению, виноваты в этом их невыносимые родители. По-видимому, на киностудиях детям действительно уделяется внимание. К ним приставлены психиатры…

— Какая чушь! — воскликнул Бейтс. — Слушай, я сам был там пару раз в связи с экранизацией наших книг.

— Не скажи, — возразил 1енри. — Это интересно. Да, он рассказал мне еще одну любопытную вещь.

Оказывается, они учитывают коэффициент умственного развития.

— Умственное развитие — это еще не все, — подхватил Картрайт. — Кем они будут, когда вырастут, вот в чем вопрос!

— Об этом пока говорить рано. Может быть, все будет в порядке. В конечном счете, почему бы ребенку не приобрести такой опыт, раз у него есть призвание…

— Да будет тебе!

— Она вправе развивать свои способности. В конце концов, мы с женой будем там с ней.

— Генри, ты напоминаешь мне сейчас некоторых наших авторов, когда они получают предложения из Голливуда. У этих бедняг тоже заранее все расписано.

— Но ведь в данном случае речь идет о двух-трех миллионах.

— Какая разница, сколько денег, если это грязные деньги! Это не настоящие деньги, Генри. Это опавшие листья, вот что это такое.

— Ты еще скажи "зеленый виноград", — съязвил Генри, ища поддержки в глазах их молчаливого спутника. — Думаю, когда Джойс вырастет, она со мной согласится. И вообще, меня твое мнение мало интересует. К тебе, Картрайт, это тоже относится. Если вы искренни, значит, просто сильно отстали от жизни. В вас говорят ограниченность, старомодность, только и всего. В наши дни кинематографисты часто бывают культурными людьми. Ведь они художники в своем роде.

— Говорят, деньги не пахнут, — сказал Бейтс, — но мне кажется, я слышу сейчас их запах. Дурной запах, Генри.

— У зависти не лучше. Скажу вам прямо, я… — Он запнулся. — А вы что думаете? — спросил он у молчуна.

— Даже не знаю, — сказал тот, потирая запавшую щеку и отвратительно кривя рот, — Не знаю. Господи! Вроде бы зарабатываю не меньше вашего. А что с того! У меня одно слово что дом — всего четыре комнаты. Больше позволить себе не могу. Почему? Да потому, что дом хотел настоящий. Одна сухая древесина чего стоит! Так-то. Вот вы говорите о детях, женах, бог знает о чем. И как вам на все это денег хватает? Наверное, маргарин едите. Сейчас кругом сплошь один маргарин. Я своей старой кухарке все время говорю: "Мне, говорю, всего этого не давайте. Такая пища не для меня. Мне такое есть унизительно. Терпеть не могу еды из банок, всякие там суррогаты". Я люблю, чтобы ноги были одеты в кожу, а тело — в твид. Вот и все. Пусть лучше плюют мне в лицо, чем продают этот паршивый суррогат. Лично у меня на четырехкомнатный дом вся зарплата уходит. Жены! Семьи! Поездки в Голливуд! По мне, так все это маргарином отдает.