Сергей Асанов - Тринадцать

…Он говорил медленно, раскладывая предложения на составные части, как будто слова ему даются с трудом. Так говорят бедолаги, у которых речь восстанавливается после инсульта. Это было ужасно — отрешенный взгляд, ходящие ходуном желваки и вымученное блеяние о чистоте человеческой расы. В конце разговора Татьяна Николаевна спросила, не принимает ли он наркотики… Очевидно, это был последний вопрос, который она ему задала, — с этого момента Константин Самохвалов вычеркнул ее из списка своих друзей и доброжелателей.

«Наркотики?! — заорал он, ударив ладонью по торпеде. — Какие, блядь, наркотики, дура?! Вы с ума сошли?! О чем я вам говорил целых полчаса?!»

На этом разговор и закончился. Почти. Потому что Татьяна Николаевна тоже не сумела сдержать себя. Спокойно выслушивать оскорбления от какого-то недоделка было не в ее правилах, даже при условии хорошей оплаты.

«Слушай меня сюда, щенок, — процедила она сквозь зубы, — я с тобой нянькаться больше не намерена. Тебе уже не пятнадцать лет, и подтирать тебе задницу некому. Либо ты пошире раскрываешь глаза и включаешь мозги, либо тебя ждет близкий конец. Психиатрическая клиника и палата для буйных — самый щадящий вариант развития событий, если ты не перестанешь ныть и не начнешь работать. Понял меня? А теперь — пошел вон отсюда!»

Константин сделал несколько глубоких вздохов, пригладил рукой волосы, посмотрел в зеркало и, коротко попрощавшись, вышел из машины. Вышел спокойно — даже дверью не хлопнул, хотя Татьяна Николаевна ожидала громкого завершающего аккорда.

Частично прослушав запись, она решила, что действительно больше ни за какие коврижки не возьмет на себя ответственность за Константина Самохвалова и за его возможных будущих жертв. А в том, что жертвы последуют, она уже не сомневалась.

Но как отказать матери? Вот здесь — проблема.

Бизнесмен Семенов, безвозвратно потерявший свою «тойоту-камри», еле-еле выбрался из пьяного штопора. Он пил неделю, без зазрения совести нагрузив дела в своей коньячной компании на плечи вице-президентов, затем еще неделю приходил в себя после выпитого. Все это время он сам себе задавал вопрос: «Какого хрена тебя так плющит?! Это всего лишь машина! Ты свою старую тачку о дерево разбил сильнее! Это же-ле-зо!» Всякий раз он надеялся, что ответ его успокоит, но внутренний голос бубнил одно и то же, словно китайский плюшевый медведь: «Ты видел глаза этой тетки? Ты видел, как она лежала на капоте? Ты в салон заглядывал после этого?! При чем тут вообще твоя машина?!»

С тех пор Семенов, разумеется, так и не сел за руль, хотя тачек у него хватало и без «тойоты». Он чувствовал себя так, словно сам раздавил кого-то на пешеходном переходе. Он пару раз пробовал сесть в кресло водителя в «нисане» жены, но едва он совал ключ в замок зажигания, как желудок скручивал жесточайший спазм. Перед глазами у него стояла жуткая картина: лобовое стекло разбито в мелкую крошку, а в салон тянутся окровавленные руки несчастной женщины.

«Сука, почему ты не сдохла в другом месте?!» — вопил он и выскакивал из машины.

…Утром 28 октября он все-таки набрался мужества, привел себя в относительный порядок и вышел из квартиры с твердым намерением вернуться к плодотворной работе и служению обществу. Авось что-нибудь получится.

В лифте он почувствовал что-то неладное. Где-то на уровне шестого-пятого этажей в шахте раздался жуткий треск, словно кабина за что-то зацепилась. Лифт даже слегка притормозил, и у Семенова душа моментально сиганула из костюма в туфли: ему показалось, что машина вот-вот остановится и ему придется опытным путем проверять наличие или отсутствие у себя клаустрофобии.

Впрочем, в этот раз все обошлось. Кабина скрипнула пару раз и благополучно приземлилась на первом этаже. Семенов вышел на улицу.

«Наверно, стоит пожаловаться в ЖЭК, пока кто-нибудь не застрял в этом гребаном лифте, — подумал он, щурясь на солнце. Затем он посмотрел на часы. — Хм, нет, уже не успею. Ладно, ну их в жопу, запаришься бегать. Без них проблем хватает…»

Про этих молодых людей говорили, что они напрасно тратят время: у них ничего не получится, они рано или поздно разойдутся, потому что у них нет ничего общего — ничего такого, что скрепляло бы и без того неровные отношения. Он — молодой разгильдяй и романтик, всегда готовый променять сочный бутерброд с ветчиной на хорошего собеседника, она — белая и пушистая цыпонька с прекрасной родословной и блестящими перспективами. Словно беспризорный блохастый кот совратил домашнюю киску, имевшую неосторожность выйти погулять на лестничную клетку.