Лейф Перссон - Другие времена, другая жизнь

Ярнебринг тоже родился не вчера, и из коляски его мама не роняла, поэтому он, естественно, спросил у осведомителя, с какого рожна они выбрали этот ресторан, где ничего кроме шведских национальных блюд не подают? На что тот ответил, что, дескать, Саддам любит экзотику, к тому же балдеет от шведских фрикаделек.

Слишком уж складно, чтобы быть правдой, подумал Ярнебринг, но, будучи неисправимым оптимистом и к тому же любителем охоты и рыбалки, торчал здесь уже два часа. Впрочем, эта затея ему начала надоедать, и от скуки он включил радио, чтобы послушать, что творится в центре, а услышал голос диспетчерши, тщетно призывающей откликнуться свободный экипаж патрульной машины.

Несмотря на жуткие помехи, он все же понял, что речь идет о насильственном преступлении на Родмансгатан, и поскольку он хорошо знал этот район, населенный в основном вполне достойными представителями среднего класса, то решил, что пожилой даме что-то померещилось.

И во второй раз он не спешил отвечать, хотя обратил внимание, что девушка-диспетчер заметно нервничает. Когда через несколько минут вызов повторился и в ее голосе уже начали звучать нотки отчаяния, он вздохнул, достал из бардачка микрофон и ответил.

— Ярнебринг слушает, — произнес он. — Чем могу помочь, малышка?

Какие к дьяволу фрикадельки! — подумал он со злостью.

Так что иранец на этот раз уцелел. Вероятнее всего, он и его подельник сидели вместе с осведомителем в другом конце города, жрали кус-кус и жареного козленка, или что там они едят, и до колик хохотали над идиотами полицейскими, наживающими себе геморрои на тесном сиденье в остывающем с каждой минутой автомобиле.

— Хрен с ним, с иранцем, — сказал он напарнице. — Рули на Родмансгатан.

Она кивнула, не говоря ни слова. Вид у нее был кислый. Должно быть, из-за того, что он назвал диспетчера «малышкой», подумал Ярнебринг. Хотя вообще-то напарница у него сегодня очень ничего, особенно для тех, кто любит темненьких. Сам Ярнебринг предпочитал блондинок. Или рыжих, только если они и в самом деле рыжие, а это большая редкость, решил он про себя.

Но машину она водит здорово, нельзя не признать. Два бешеных разворота — и они за две минуты добрались с Тегнергатан до названного адреса. По дороге он еще раз связался с «малышкой» и узнал код подъезда. Так что код у него был, а вот ключа от квартиры не было. Эту проблему он рассчитывал решить с помощью особой сумки с полицейскими специнструментами, которую всегда возил в багажнике.

— Сделаем так, — сказал Ярнебринг, когда она затормозила. — Я беру радио и проверяю квартиру, а ты убиваешь всех, кто попытается выскользнуть на улицу.

Наконец-то она улыбнулась. И в самом деле хорошенькая, подумал Ярнебринг, открывая дверь подъезда. Взбегая по лестнице, он вдруг почувствовал давно не посещавший его прилив бодрости.

Впрочем, хорошему настроению быстро пришел конец. Он остановился на третьем этаже и осмотрелся. Прямоугольная лестничная площадка, четыре квартиры. Фамилия предполагаемой жертвы Эрикссон, самая дальняя дверь. Слева от нее, под углом, — другая дверь, на латунной табличке резная надпись «И. Вестергрен» — это как раз та дама, что звонила в управление, она представилась «фру Вестергрен, Ингрид Вестергрен».

Он на цыпочках подошел к двери Эрикссона. Прислушался — тихо, как в могиле, ни звука, ни движения. Осторожно потрогал ручку. Дверь заперта. Ярнебринг, открывая кобуру, совсем уж было собрался заглянуть в щель почтового ящика и тут краем глаза заметил небольшую, несколько миллиметров, вмятину на темном дереве соседней двери. Он сравнил высоту дверной ручки и вмятины и понял ее происхождение — у двери не было стопора-ограничителя.

Конечно же никто не ломился к фру Вестергрен, как она сказала диспетчеру. Просто кто-то в спешке так резко открыл дверь квартиры Эрикссона, что ручка ударила в ее дверь. Ярнебринг автоматически застегнул кнопки на кобуре, приподнял крышку почтового ящика и заглянул через щель в квартиру.

За время службы в полиции он проделывал это, наверное, не одну сотню раз, и его неоднократно посещала мысль, что каждый раз может стать последним в его жизни: однажды, скажем, он взглянул прямо в двойное дуло дробовика. Но думал он об этом не особенно часто и сейчас не подумал. Хватило и того, что он увидел.

В прихожей горел свет, двойная застекленная дверь в гостиную была открыта. В комнате метрах в шести от входной двери стоял диван, около него валялся опрокинутый журнальный столик. Пол залит кровью, между диваном и упавшим столиком — неподвижное тело мужчины, лежащего на животе. Поза крайне неудобная, и не надо быть полицейским, чтобы догадаться, что вряд ли он улегся так добровольно.