Михаил Гребенюк - Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести

— Простите, — сказала она тепло, — я заставила вас ждать, Мне внезапно сделалось радостно:

— Пустяки.

— Отремонтировались? — улыбнулась она и снова, как там, за городом, спросила, взглянув на мои руки: — Вам больно?

Я промолчал. Волнение, звучавшее в ее словах, было до того искренним, что я растерялся.

— Садитесь… Я отвезу вас домой, — предложила она.

Мне хотелось побыть с ней еще хоть немного, и я согласился.

Когда мы сели в машину и она тронулась, Бельская сказала:

— Вы как будто чем-то недовольны? Может, обиделись?

— Что вы! Нисколько! — неуверенно возразил я.,

— Обиделись… — Она вдруг стала грустной. — Вижу, что обиделись… Кстати, за вашим мотоциклом уехал милиционер.

— Когда? — зачем-то спросил я.

— Минут десять назад.

Некоторое время мы молчали. «Победа», обогнув небольшой сквер, выехала на улицу имени Шевченко и приближалась к вокзалу.

Недалеко от моста я увидел постового милиционера. Он стоял у чайной и что-то объяснял старушке, озиравшейся по сторонам.

— Заблудилась, наверно, — кивнув на старушку, сказал шофер.

— Наверно, — ответила Бельская.

— Вы знаете этого милиционера? — спросил я, чтобы как-то поддержать разговор.

— Нет… Почему я должна знать всех милиционеров, — рассмеялась она.

— Простите… Это просто к слову… Хотя мне казалось, что вы его знаете. Кто давно работает в милиции, тот обязан знать.

— С чего вы это решили? Неужели на моем лице записан трудовой стаж? Я пожал плечами:

— Нет… Само по себе понятно. Судя по действиям. Характеру человека…

— Ах вот оно что! Вы наблюдательны.

— Скажите, — я остановился в нерешительности, — каким образом вы оказались в милиции?

— Да зачем вам это!.. Какой вы все-таки странный… Впрочем, — сказала она через минуту, — если хотите, я расскажу. Только не сейчас. Как-нибудь в другой раз. Хорошо?

Это уже было обещание, и я ухватился за него:

— Хорошо.

— До свидания, — подала она мне руку.

— Спокойной ночи.

Через неделю я был у Бельской. Угостив меня чаем, она села на подоконник, прислонилась спиной к стене и, глядя на улицу, заговорила тихо и не сразу, будто не хотела тревожить свое прошлое.

— Опять уходишь?

— Да, мама.

— Опять вернешься в три часа ночи?

— Да.

— Когда это кончится, Алеша?

— Что именно?

— Не прикидывайся дурачком! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю!.. Сколько раз я тебя просила об этом?! Уходишь или…

— Ухожу.

— Не перечь матери. Слышишь? Увольняйся! Не то сама пойду к твоим… Уволят!.. Ну чего ты скалишь зубы?.. Ну, чего?.. Ты посмотри на себя. От тебя остались одни кости. Бо-оже мо-ой, у других матерей сыновья, как сыновья, а у меня — милиционер!..

— Не милиционер, а младший лейтенант милиции.

— Все равно!.. Как ты смеешь? Замолчи!

Алексей Воронов кончил бриться — вытер ваткой лезвие бритвы, взял прибор, полотенце и мыло, вышел во двор. Сразу за углом была колонка — он открыл кран и, согнувшись, подставил спину под воду, бьющую сильной холодной струей,

Соседская дочь Варька, худенькая большеглазая девушка, проходя мимо, огрела Воронова ладонью по спине: брызги веером разлетелись в стороны, образуя в воздухе яркую изогнутую радугу.

— Ты что, Варька, взбесилась? — недовольно сказал Воронов.

— Взбесилась, — показала язык Варька. — Не одному же тебе беситься!.. Встретишь Наташку и — бесишься!.. — Она засмеялась звонко и побежала.

Воронов выпрямился: эта чертова стрекоза все успеет заметить! Чего доброго, еще возьмет и растрезвонит повсюду — Воронов влюбился!.. У нее хватит дурости — вчера увидела маму с дядей Федором и понесла по двору: «К тетке Федосье жених приехал — скоро свадьба!»

К водопроводу подошла с ведрами бабка Анисья, дальняя родственница Варьки. Воронов, прищурившись, прощупал взглядом ее сгорбленную высохшую фигуру. «Вот такая же будет и Варька», — брезгливо подумал он и начал с ожесточением растирать тело жестким полотенцем.

— Ты еще долго будешь плескаться? — услышал он голос матери. — Иди скорей, чай остыл… Здравствуй, бабка Анисья… Скрипишь?..

Ефросинья Андреевна — Варька называла ее тетка Ефросинья — стояла на крыльце дома, подперев руками высокие бедра. На ее худом морщинистом лице, покрытом густым слоем пудры и краски, застыла злая вымученная улыбка.