Петр Северцев - Раретитет Хакера

Похоже, он рисовал произведение искусства в стиле «детская неприятность», по крайней мере, краску использовал одну – коричневую, с задумчивым видом придавая ей различные оттенки.

– Эрик, – позвал я, останавливаясь, не доходя до художника шагов пять.

– А? – дернулся он, только сейчас замечая мое присутствие. Затем посмотрел за мою спину, где, как я понял, в дверях примостился молчаливый охранник.

– Нам поговорить бы, и я пойду, – ласково заметил я.

– Ну, давай поговорим, – пожал худыми плечами художник, вытирая испачканные краской руки тряпкой, смоченной в чем-то вонючем, скорее всего, в ацетоне.

– Я по поводу Виталия Ивановича Самсонова, Эрик. – А что с ним? – Он умер.

Художник поперхнулся и стал стремительно зеленеть.

– К-как эт-то... у-у-у... у-ум-мер?! – прошептал он, схватившись руками за впалую грудь.

– Его убили, – ответил я, – два дня назад, шестого июня.

– Кто? – выдавил Эрик.

– Не знаю, – ответил я, – Хотел у тебя спросить.

– И я не знаю, – грустно ответил художник, не переставая мять щетину испачканной в краске кисти тонкими дрожащими пальцами, – Я вправду ничего не знаю... Нет, не надо на меня так смотреть! Я вправду ничего не знаю!! Не знаю!! Не знаю!! Не знаю!! Не!!..

– Че орешь-то? – удивленно спросил охранник, – Человек-то с тобой нормально разговаривает.

– Он смотрит! – истерически задышал Эрик Штерн, выпячивая нижнюю губу.

«Придурок» – подумал я, а вслух заметил, – Я, Эрик, не могу на тебя не смотреть. Я с тобой разговариваю. А мама меня учила, что если разговариваешь с человеком, нужно смотреть ему в глаза.

– Парень, ты послушай, – его мама учила! – назидательно молвил ветеран.

– Ну, если мама... – всхлипнул Эрик, успокаиваясь.

– Так вот, Эрик, – продолжил я, стараясь быть спокойным, – Пожалуйста, расскажи мне, были ли, по твоему, у ваших общих знакомых причины убить Самсонова Виталия Ивановича? Или причины желать ему зла? Может, у него были недоброжелатели?

– Были! – убежденно и неожиданно твердо ответил художник, – Я бы его сам убил, если бы мог, – с чувством продолжал он, – Потому что он был сволочь.

– Объясни пожалуйста.

– Конечно, с удовольствием, – ответил художник нервным тоном и, вдохновленный темой, высоко подняв подбородок, продолжал, – Он был темный человек, в нем сочетался дьявольский ум и прирожденная хитрость. Он был очень сильный человек, дьявольски сильный! В нем собиралась черная энергия. А иногда, особенно, когда он смотрел на меня, меня практически в астрал вышибало от кипевшей в нем злобы! Любой из правоверных христианин счел бы счастьем убить такого сатанинского выродка! – в глазах Эрика Штерна горел праведный огонь, но тут же он задрал подбородок так, что лицо его перестало быть достоянием ошеломленно внимавшей общественности, состоящей из нас с ветераном.

Худая впалая грудь молодого человека судорожно вздымалась, опадала, снова вздымалась... он стоял гордо, словно памятник неизвестному солдату.

– Эрик, – осторожно позвал я, – А конкретных примеров ты не можешь привести?

– Могу, – зловеще прошептал он, опуская голову и вперивая в меня горящие торжеством инквизитора глаза, – Могу! – и вдохновленно замолчал.

– Ну? – осторожно спросили мы хором после весомой паузы.

– Да сволочь он был, – печально ответил художник. Глаза его подернулись поволокой трагических воспоминаний. – Мне работать надо, – наконец, прошептал Эрик Штерн, отворачиваясь от меня.

– Ладно, – сказал я, приходя в себя, – Я пойду, пожалуй.

– Ты иди, иди, – согласился со мной ветеран, – Ему и вправду работать надо. Художник не удостоил меня ответом. С сосредоточенной яростью он окунал кисть в кроваво-алую краску и со всего размаха хлестал кистью по коричневому холсту...

Сходя по лестнице вниз, я постепенно оправился от потрясения, выключил почти до конца домотавший кассету диктофон, и решил, что в здравом уме и твердой памяти постараюсь с художниками дел не иметь.

Однако, времени было уже около пяти, а я так ни до чего конкретного еще и не дошел. Надо бы порасспросить судмедэксперта, через него узнать адреса тех, кто нашел труп, поговорить с ними... Да где же его сейчас найти?

А возвращаться и пассивно ожидать звонка нанимателя мне не хотелось, потому что подать обещанные интересные сведения я не мог. Их, к сожалению не было. То есть, я мог бы привести ему мои и приятельские размышления и доводы, но ничего конкретного и доказанного у меня на руках не было.