Василий Ардаматский - Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов

Через мои руки прошли, наверное, тысячи вырезок из советских газет. Почти пять месяцев я занимался составлением сводок. Должен сознаться, что, если начальство, поручая мне эту работу, хотело настроить меня против Советского Союза, лучшего способа оно придумать не могло.

Однажды, желая ускорить свою работу, я спросил Гречихина: нельзя ли мне получать советские газеты целиком и самому делать из них выборки?

— Зачем это тебе? — встревожился он. — Это не ускорит дела, ты просто не будешь успевать обрабатывать газеты. Скажи лучше спасибо сотрудникам моей группы, которые облегчают твою работу и с утра до вечера роются в этом дерьме.

Я подумал, что он, пожалуй, прав — на чтение газет целиком у меня не хватит времени.

На другой день мистер Берч вызвал меня и спросил, что я думаю о своей работе. Нет ли у меня каких-нибудь претензий? Не обижен ли я тем, что мне пришлось прекратить посещение университета? Я отвечал на его вопросы, испытывая неловкость от его взгляда — пристального и прозрачного.

— Мне доложили о вашем странном желании читать советские газеты. Вы, очевидно, не знаете, что эти газеты — безотказная ловушка для простаков? Скажите-ка мне прямо, зачем вам это понадобилось? — спросил мистер Берч.

Если бы он сказал, как Гречихин, что у меня на чтение газет не хватит времени, я бы с ним согласился. Но в этом "зачем понадобилось" прозвучало непонятное подозрение. Я не понимал, в чем дело, и не мог ответить на его вопрос.

— Хочу дать вам, Коробцов, один совет, — заговорил мистер Берч после тягостной паузы. — Не думайте, что мы дураки. И не считайте свою прославленную наивность идеальным способом самозащиты. Идите и занимайтесь своим делом.

Вскоре ко мне зашел мистер Глен; я сразу увидел, что он расстроен.

— Зря ты, Юрий, вылез с этой идеей, — сочувственно сказал он. — Ты вызвал необоснованные подозрения…

— Какие подозрения? В чем? — перебил я его.

— Видишь ли, Юрий… — начал он, и я видел, что почему-то ему ответить на мой вопрос нелегко. — Ты должен понимать, что наша работа обязывает нас быть предельно осторожными. Начальство не может не интересовать настроение каждого сотрудника. Особенно — неамериканца, да еще русского.

— Но при чем здесь мои настроения? — удивился я. — Я ведь просто думал о том, чтобы лучше работать.

— Это Гречихин раздул костер, — сказал мистер Глен. — В прошлом году один его сотрудник, начитавшись советских газет, вдруг взбунтовался, заявил, что наши сводки — чистое жульничество. Скандал был грандиозный. Сам Гречихин еле удержался на своем месте. С тех пор ему в каждом углу черти видятся. Забудь об этой истории. И вообще, скоро ты займешься совсем другим делом.

Я промолчал, но мне так хотелось спросить: почему все-таки мне нельзя читать русские газеты целиком?

Газетные вырезки, которые я получал, всегда были очень тщательно наклеены на плотную бумагу, увидеть, что напечатано на оборотной стороне, я не мог. Более того, на каждой заметке стоял штамп — половина на тексте, половина на бумаге.

Но однажды мне попала вырезка, приклеенная неплотно. Это был отчет о суде над группой взяточников, занимавших посты, связанные с распределением путевок на курорты. Отвернув отклеившуюся часть вырезки, на ее оборотной стороне я прочитал, что американский сенатор, посетивший Советский Союз, высказал свое удивление постановкой там высшего образования. Более того, сенатор утверждал, что Америка в этом важнейшем деле отстала от России, и в заключение предсказывал, что Советский Союз на ниве высшего и особенно технического образования в свое время пожнет плоды, которые удивят весь мир.

После этого я несколько раз лезвием безопасной бритвы отклеивал вырезки, читал, что напечатано на обороте, и потом снова приклеивал так, чтобы ничего не было заметно. Но в большинстве случаев на обороте вырезок оказывались вырванные из контекста и потому непонятные строчки. И я это занятие прекратил — от беды подальше.

Март выдался слякотный — легкие заморозки сменялись дождями. Город был погружен в сырой непроницаемый туман. Днем на улицах горели фонари, а мы работали при электрическом свете. Все было пронизано сыростью, даже бумага, на которой я писал свои сводки.

В один из таких дней мы перебрались из особняка в повое служебное помещение, которое специально для нас построили.

Утром приехали грузовики с солдатами. В течение часа все наше имущество было погружено и увезено. За нами пришел автобус. Нелли села рядом со мной. После того вечера в кафе мы встречались с ней три раза. Один паз ходили на спектакль приезжавшей из Америки опереточной труппы, смотрели веселое музыкальное представление по пьесе Шоу «Пигмалион». Потом встретились на банкете в честь Дня независимости Америки, и я проводил ее до остановки автобуса. И, наконец, недели две назад она в воскресенье ходила со мной по магазинам, помогала делать покупки и снова смеялась надо мной: "Все впервые"… Она мне нравилась все больше.