Елена Арсеньева - Рецепт Екатерины Медичи

Так вот, едва они устраивается в отеле, Бальдр провожает Марику до метро и идет по своим делам. Ей ужасно не хочется, но приходится опять спускаться под землю. Ничего, немножко можно потерпеть. Метро здесь не превращены в убежища: ведь Париж практически не бомбят. А больше ехать не на чем: такси запрещены, частных машин не видно, а ехать на велосипедном «рикше» — вернее, «рикшах», так как коляску везут двое, — Марике почему-то стыдно. На извозчике поехала бы, а на людях — стыдно.

— Не хочу с тобой расставаться, — говорит Бальдр, когда Марика уже спускается на несколько ступенек по лестнице, ведущей в метро. — Может быть, воплотим в жизнь пожелание фрейлейн Гундель? Она упоминала о свадебном путешествии, вот и давай поженимся в Париже! Думаю, мне дадут разрешение на брак in extremis? [19] В силу чрезвычайных обстоятельств (лат.).

— Я мечтаю о пышной свадьбе с участием многочисленных родственников, — усмехается Марика, машет рукой и сбегает по лестнице, не оглядываясь.

Как хорошо, что у нее есть Бальдр и что он так ее любит! Наверное, все-таки придется наконец ответить согласием на его настойчивые предложения. Конечно, не сейчас, а когда-нибудь потом… Спешить-то некуда! Марика совершенно уверена, что с Бальдром ничего дурного не случится ни в воздухе, ни на земле. Он сам внушил ей эту непоколебимую уверенность. Так что… так что рано или поздно она все-таки сделается фрау фон Сакс. Конечно, как говорят англичане, в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку. В данном случае целует Бальдр, но уж лучше пусть он домогается любви Марики, чем наоборот. Муж должен сильнее любить жену, чем она его. А то получится, как в семействе того неприятного субъекта, Рудгера Вольфганга Хорстера. Бедная, бедная его жена — во-первых, уродина, да еще и любимый мужчина женился на ней по откровенному расчету… Интересно, знает она об этом или тешит себя какими-то иллюзиями?

Нет, мужчины с такими лицами, как у Хорстера, не оставляют иллюзий своим женщинам! Их взгляды режут нежные сердца как пилой!

Вон его из головы, откуда он вообще взялся в мыслях Марики?! Пора выходить, вот ее станция — «Лурмель».

Это почти окраина Парижа — убогие рабочие кварталы. Где тут дом 77? Храма как такового нет — просто несколько комнат в обычном невзрачном доме.

Марика торопливо крестится, глядя на нарисованное на стене распятие, и останавливает пробегающую мимо бедно одетую женщину:

— Пожалуйста, как найти мать Марию?

— Да вы в дом пройдите, — отвечает та на очень плохом французском. — Там комнатка под лестницей. Там и матушка.

С изумлением Марика понимает, что перед ней русская. Людей вообще полон двор — все плохо одетые, изможденные. Да они все русские! Она с жадностью вглядывается в светлоглазые славянские лица, которые кажутся необычайно гармоничными. Все-таки славянская раса удивительно красива! Нигде нет таких красивых женщин, ни в Германии, ни во Франции. А впрочем, здесь, во дворе дома номер 77, среди славянских мелькает несколько явно семитских лиц. На одежде нет желтых звезд, которые носят парижские евреи (Марика уже успела заметить на улицах нескольких таких изгоев). Нет звезд, значит, это нелегалы. Итак, она пришла по верному адресу. Здесь тоже — «логово резистантов»!

Она входит в дом, поворачивает под лестницу и через минуту оказывается в маленькой комнатке неправильной формы. По стенам висят иконы, а с потолка, к изумлению Марики, на веревках спускаются косы лука, чеснока, пучки сушеных трав. Только что высушенные ягоды и овощи — черника, вишни, морковка — лежат и на маленьком столике, за которым на каком-то старом, очень потертом кресле сидит полная монахиня в черной косынке, плотно охватывающей ее лицо с высоким лбом. За простенькими очками в металлической круглой оправе видны необыкновенно яркие карие глаза.

— Здравствуйте, матушка, — говорит Марика по-русски, подавляя невольное желание сделать привычный книксен: здесь он был бы, конечно, неуместен. Вот глубокий реверанс перед этой немолодой женщиной с такими прекрасными, такими добрыми и всепонимающими глазами сделать — это да, это было бы естественно… — Не подскажете ли, как я могу найти Николая Вяземского?

— Колю? — вскидывает брови мать Мария. — Вы с ним разминулись на каких-то полчаса. Он нынче был здесь да ушел.

Марика не тотчас соображает, что Коля — это ее собственный братец. В жизни его никто и никогда не звал Колей. Он всегда был Ники! А потом от облегчения подкашиваются ноги, Марика даже к стене прислоняется, чтобы устоять. Господи милосердный, спасибо тебе! Значит, Ники жив! И все ужасные предположения Алекса не подтверждаются: в его квартире на рю Вивьен нет никакой засады! Слава тебе, Господи!