Далия Трускиновская - Корзинка с бриллиантами

Я действительно прибыла с рынка в половине девятого и привезла Любане пакет с пончиками. Я так рассчитала, что она сварит кофе, я съем один пончик, она — два, и еще три останутся для Ласьки.

— С кем ты девку оставила? — спросила я, отыскав Любаню на конюшне. Она чистила боксы и была одета кошмарно — в драные тренировочные штаны, резиновые шлепанцы и фуфайку образца тысяча девятьсот четырнадцатого года.

— Дежурную по этажу просила присмотреть, — мрачно сказала Любаня. — Ее разбудят и чаем напоят, а потом я им туда позвоню. Если Ласька не очень кислая, сбегаю приведу в цирк.

— Как же ты ее одну на всю ночь оставила? — спросила я.

— А вот так, растудыть и так далее… — ответила Любаня. — Вот так и оставила! Ведь им же никому не объяснишь, что такое больной ребенок! Гаврилов, сука, разве поймет, что это такое? У него же своих нет и не будет!

Глубоко внутри я хихикнула. Любаня даже от меня решила скрыть, что ночевала в гостинице. Так что моя совесть чиста — я тоже ей не скажу, что ночевала в цирке.

Если бы я вспомнила тогда про привидение, которое лазило в бочку с овсом, то, наверно, сказала бы Любане — хотя бы ради лошадей. Но я про него намертво забыла, а вспомнила только вечером. Впрочем, до вечера у меня и не было такой возможности. День навалился на меня — я и охнуть не успела.

Пока я печатала кооперативный устав, пришел директор и сунул кучу всяких дурацких приказов на перепечатку. Сразу же заявился зам с кошмарными транспортными накладными, или как их там. Это когда нужно впечатывать всякие адреса и цифры в узенькие графы. Ненавижу такую работу. Потом я отправила письма и позвонила Светке, чтобы вместе пообедать.

— А ты знаешь, что у Макарова завтра последний спектакль? — спросила она. Это был неприятный сюрприз.

— С чего ты взяла?

— Таську сегодня видела.

— Постой! У него же еще «Лес» в пятницу! — завопила я.

— Фиг вам! В «Лесе» его заменит Филенко, а он в четверг утром уматывает на киносъемку, и сезон закрывают уже без него.

— Кошмар, все закрывают сезон, — потерянно сказала я. — В театре закрывают, у нас в цирке закрывают… А Таська не сказала, что это за киносъемка? Где это?

— Она сама не знает.

Так получилось, что вчера я в последний раз видела Макарова. Не вообще в жизни, а в этом сезоне. Теперь прощай, Макаров, до осени.

Мне ведь и нужно-то от него было так немного! Я просто хотела иногда с ним разговаривать, смотреть в его лицо, в его глаза. Светка называет меня дурой, и, наверно, она права. Это все — развлечение для малолеток. А мне скоро восемнадцать, и я еще девочка, стыд и срам… Светка стала женщиной еще в девятом классе.

Нельзя сказать, что я ей на самом деле завидовала, но она знала что-то такое, о чем я могла только догадываться, и это меня раздражало.

Наверно, потому, что я хотела, чтобы это у меня случилось с Макаровым, а он завел себе генеральскую дочку. Или потому, что я этого смертельно боялась. Как-то у нас с мамкой зашел разговор на эту тему, и она сказала: «Сперва это очень неприятно». «А потом?» — спросила я. Она хмыкнула и пожала плечами.

Я, видимо, дура. Я верю Светке, я верю мамке, я верю и Любане, когда она рассказывает про Ласькиного отца. Но при всем при этом я чувствую, что у меня обязательно все будет не так, как у них. И я чувствую, что к этому нужно себя как-то подготовить. Ну, похудеть, что ли. И научиться как следует краситься. И сходить в хорошую парикмахерскую. И купить дорогое белье. Иначе я буду чувствовать себя отвратительно. Все равно что пойти в дорогое кафе и набрать на кварт всяких заедок, отлично зная, что в кошельке у тебя — жеванная трешка.

Я знала, что своей неприятной информацией Светка добивается от меня решительных действий. А что я могу? Он же на меня даже не смотрит толком! Нам предстоит разлука минимум на три месяца, и сам бог велел предпринять что-то решительное.

Ну, не могу я надраться до поросячьего визга, ворваться к нему в коммунальную квартиру и повалиться на диван! И она сама тоже не может, хотя и плетет всякую чушь о своих похождениях!

В общем, разговорчик получился тошнотворный. Положив трубку, я достала из сумочки фотографию Макарова. У меня их две. Та, где он в роли Дон Гуана, с приклеенной бородкой, и просто фотография. Я выбрала Дон Гуана, поставила его в письменный прибор и стала на него смотреть. Он был так красив, что жутко делалось. И в ушах звучал его голос, приглушенный, хрипловатый и настойчивый.

Так я просидела весь обед.