Владимир Дугин - Цена Суассона

Тело мое действительно было в их власти. Совершенно обнаженный, я лежал на широкой кровати, руки были прикованы наручниками к изголовью, ноги двумя ремнями удерживались в разведенном состоянии. Я не мог воспользоваться методикой знаменитого эскаписта Гудини и «разобрать» суставы кисти, чтобы потом вытащить ее из браслета, так как не в состоянии был пошевелить руками. Я даже не мог потереть себе шею, которая ужасно болела. Наверняка петля Ларри оставила на ней странгуляционную борозду, и хорошо еще, если этот застенчивый любитель-этнограф не повредил мне хрящи гортани.

Но кое в чем мой собеседник ошибался. Несмотря на беспомощное состояние, им никогда не удастся сломить мой дух пытками. У меня было по меньшей мере две возможности оставить их в дураках, как говорят блатные, "нарисовать себе лодочку, сесть в нее и уплыть".

Во-первых, я мог по способу невольников-негров "проглотить язык", так убивали себя, не желая становиться рабами, гордые черные вожди, когда в тесных трюмах парусников их везли через Атлантический океан на хлопковые и сахарные плантации Америки. Недаром инструкция по оказанию первой помощи утопленнику требует во время искусственного дыхания удерживать язык пострадавшего или попросту пришпилить булавкой к его же губе, иначе он может завернуться и попасть в дыхательное горло.

Во-вторых, в отличие от гладкой мускулатуры кишечника и других внутренних органов, мышца сердца имеет поперечно-полосатую структуру, как и все остальные повинующиеся нашей воле мышцы. При должном умении и достаточной тренировке ею можно управлять. Я мог, пользуясь методикой йогов, которую в свое время изучал и которой неплохо овладел, замедлить биение своего сердца до полной его остановки.

Однако, мне не хотелось пока что прибегать к таким крайним мерам.

Ладно, в этот раз я по собственной глупой неосторожности проиграл и надо платить. Терпеть напрасные мучения, в результате которых я мог стать неизлечимым калекой, было вовсе ни к чему. И хотя меня разбирала вполне естественная злость, я понимал, что если хочу отомстить, надо по возможности остаться живым и сохранить здоровье и силы.

Думаю, что и мой собеседник хотел сохранить меня целым и невредимым, хотя, подозреваю, совсем с другими намерениями. Поэтому он с явным облегчением воспринял мое согласие выполнить любые их требования. Об этом я заявил довольно хриплым голосом, причем, мне почти не пришлось притворяться.

Кто был разочарован, так это Ларри. Наверное, он предвкушал, как станет пытать меня, как заставит молить о пощаде… Очевидно, его самолюбие было уязвлено той ролью жалкого просителя, которую ему пришлось сыграть, хотя на мой взгляд, он должен был бы, напротив, гордиться, что так ловко сумел меня провести. Возможно, он просто был садистом.

Во всяком случае, он с такой яростью освобождал меня от моих пут, что причинил сильную боль, и я невольно охнул, не считая нужным сдерживаться и демонстрировать силу воли. После драки кулаками не машут.

— Что, профессор, бо-бо? Ручки-ножки болят? — Он издевательски ухмыльнулся и схватил меня растопыренной пятерней за лицо. Ладонь его пахла какой-то сладкой дрянью, вероятно, он недавно брился или смазывал волосы бриллиантином.

Я уже полностью овладел собой и вполне мог стерпеть его выходку, но из тактических соображений следовало сразу же поставить юношу на место. Как ни противно было касаться его липкой кожи, я откачнулся назад, уперся своей ладонью в его ладонь, переплел свои пальцы с его наманикюренными пальчиками ("А не гомосексуалист ли этот тип?" — мелькнула у меня мысль) и рванул его руку вниз, выворачивая ему кисть и заламывая пальцы против их естественного сгиба.

Ларри взвыл и упал на колени.

— Что, мальчик, бо-бо? П-шел прочь, сопляк!

Пинком ноги я отшвырнул его в противоположный конец комнаты, по дороге он опрокинул стул и плетеную подставку для цветов. Не скрою, проделал все это я с большим удовольствием — как-никак, а все-таки разрядка. Кроме того, надо же было размяться после долгого лежания в неудобной позе.

Ларри поднялся, с трудом выпутавшись из нагромождения мебели, на ноги и вытащил пистолет. По-видимому, я повредил ему кисть, ибо он держал оружие как-то неловко, скривившись от мучительной боли.

— Брось! — рявкнул толстяк, приподнимаясь на руках в своем кресле. Брось, говорю тебе! И убирайся отсюда. Сам виноват, не надо было нарываться.

Какое-то время Ларри колебался, я начал уже опасаться, что он ослушается приказа и выстрелит. Я напрягся, чтобы в тот момент, когда обиженный в своих лучших чувствах юноша начнет нажимать на спуск, нырнуть ему в ноги. Но дисциплина возобладала, и бросив на меня взгляд, полный ненависти, он повернулся и все еще держа пистолет в полуопущенной руке, волоча ноги, вышел из комнаты. Когда он открывал дверь, я заметил, что напротив, за окнами застекленной террасы-коридора, фары подъехавшей машины освещают листья какого-то тропического растения.