Владимир Савельев - Выстрелы в темноте

– «У каждого, братцы индивидуальное хобби!» – логично объясняют такое свое поведение прекрасные обитательницы водной стихии, – подражая Васькиным интонациям, подхватил Михаил Ордынский под общий смех. – Между прочим, товарищ Мантейфель, кое-кто из нашего шоферского коллектива, как та «морская оса», вот-вот погубит общее детище…

– Порядок, – успокаивающе махнул своей огромной ручищей завгар. – Намек твой понят. Но, обещаю, без резины ты не останешься, а следовательно, и строительство подсечь под корень не успеешь.

– Разрешите от нечего делать полюбопытствовать, резина эта дефицитная вырисовалась благодаря чему?

– Не чему, а кому, – остренько щурящиеся глаза Мантейфеля остановились на Чудаке, – Благодаря вот вашему новенькому вовремя перехватили мы кое-что у соседей из монтажного управления.

– При чем тут новенький? Я только сгонял для разминки пару раз туда и обратно, – чуть пожал широкими плечами Чудак. – А вот вы-то с ними загодя по телефону часа три договаривались.

– Я вечером переговоры по ухабам вел, а ты свой самосвал – поздней ночью.

– Намекаете на то, что ночь – это цыганская да шоферская пора?

– И то правда, – насмешливо поддакнул Михаил. – Мы по ночам много кой-чего совершаем сверхурочного, полагаясь лишь на свои верные глаза да на скверные тормоза.

Вроде бы совершенно беспечно да весело поглядывал Чудак на душевного завгара и на лихих его ребят, а сам думал и думал о том, чего, может, и не было вовсе никогда на этом свете. А если и было оно, то давным-давно, то задолго еще до того, как осталась мать навсегда на незнакомом полустанке 4юд одиноким холмиком чужой земли. И естественно, до того, как их всем скопом погнали по этапу. И вообще, кажется, за целую вечность до того, как началась война и в село пришли шумноватые немцы. Помнится, уже тогда, уже в этом туманном «до того» ощущал в себе маленький Федя словно бы переданное кровью дедов-прадедов благоговейное чувство к духмяному, подовому, собственной выпечки хлебу. Мальчик с волнением наблюдал, как заквашивалось тесто по заведенным исстари изустным рецептам, как не раз и не два в течение ночи, ойканьем сгоняя чуткий сон, босиком семенила к невысокой кадке женщина, на ходу откидывавшая с груди за спину спутавшиеся волосы. Не остудилось ли тесто? Не перестояло ли? Не скисло ли, Боже упаси? Нет, вроде бы, наконец, в самый раз подошло, родимое, и значит, уже сейчас, потемну, можно, благословясь, и печь растапливать. Можно-то можно, а начинать это следует с трескучей соломы да сухого бурьяна и лишь потом, лишь не малость погодя, а напоследок, переходить уже и на кизяк, чтобы жару поддать побольше. И все так-то вот хлопочет, все сокрушается о чем-то, все суетится босоногая хозяйка, поминутно заглядывая в раскалившуюся печь. «Порядок? – шепотом спрашивает отец из угла. – Ну как оно там у тебя? Порядок, аи нет пока?» А хозяйка проворно ворошит угли кочергой, а хозяйка, не отвечая, разгребает их ровнехонько, затем сметает веничком оставшийся на полу пепел и начинает тесто ставить. Порядок? Какой там порядок – до него еще ой как далеко. Не останется ли хлеб сыроватым? Не подгорит ли, Боже сохрани? Может, чуть отодвинуть заслонку? Или все же погодить малость? О ту далекую пору выпекался хлеб в избе из расчета недели на две, и последние караваи, оставшиеся под конец, – перед новым замесом, – черствели и едва поддавались ножу. По сей день видятся Чудаку сквозь годы их местами худо пропеченные бока, их – на исходе второй недели – кое-где позелененные плесенью трещины и разломы, их поджаристые и сосульчато хрустящие на зубах горбушки.

С утра они, допустим, в составе группы «С» уходили в горы, туда, где на далеких перевалах редко встречаются люди и где заснеженные хребты под солнцем покоятся в такой тишине, какой не бывает не то что в современных городах – в современных деревушках даже глубокой ночью. Привычно вступали в обманчиво приветливые леса, без колебаний продирались сквозь их дремучие чащи, вплавь одолевали неширокие, но ледяные и стремительные речки. И снова – вперед и вперед согласно маршруту на карте, вперед и только вперед, не обходя препятствия, а бросая им вызов и без всякой необходимости карабкаясь на голые скалы, выступающие иногда навстречу из-за неподвижной завесы листьев и хвои. Цель похода – это и сам поход, и соприкосновение в неизвестной до срока точке маршрута с другой группой воспитанников, движущейся скрытно – наперехват группе «С» – пешком или на машинах, Впрочем, могло оказаться, что цель похода заключалась по второму пункту как раз в обратном: избежать соприкосновения со встречной группой. Так или иначе, но фрау Эмма, все та же не теряющая спортивной выправки и словно бы вообще не стареющая фрау Эмма как всегда бодро вышагивает впереди в своей болоньевой куртке и эластичных брюках, лишь время от времени поторапливая воспитанников: