Кевин Гилфойл - Театр теней

— Самое главное, — говорила Джоан, — подумай о том, чего желает для тебя твой папа. Он ведь тебя так любит, Анна Кэт. Даже если речь идет о вещах, которыми ты не можешь с ним поделиться — да, я понимаю, этим, скорее всего, не сможешь, — не отдаляйся от него, старайся прислушиваться. Не выпускай его любви из своего сердца.

— Но вы же ничего ему не расскажете, правда?

— Нет, не расскажу.

— Что бы ни случилось?

И вот эта последняя фраза преследовала Джоан неотступно. Что бы ни случилось? С того самого момента, как Анна Кэт произнесла ее, Джоан задавалась вопросом, что же это могло значить, а потом, когда она узнала об убийстве, в ее сознании тут же всплыл тот разговор, и жалобный, просящий голос Анны Кэт с тех пор засел в мозгу, словно заноза. А если Анна Кэт знала, что ей грозит опасность? Если это была мольба о помощи, а Джоан ее не расслышала? После убийства Джоан не виделась с Дэвисом несколько дней. Она собиралась рассказать ему о той беседе, как только представится удобный случай, но потом до нее дошли слухи, что полиция провела анализ ДНК Дэна, того самого слишком обыкновенного парня, и сняла с него все подозрения. И тогда она решила хранить молчание. Без малого десять лет эти слова оставались для Джоан загадкой, и она до сих пор терзалась: а вдруг ей надо было что-то предпринять, вдруг удалось бы защитить Анну Кэт. Если бы только она нарушила обещание не рассказывать ничего Дэвису.

— Да, что бы ни случилось, — сказала Джоан тогда.

Так что на самом деле чувство вины, мучившее Джоан в тот вечер на неосвещенном сыром и неуютном пляже, так мучившее, что было наплевать даже на робкие заигрывания парнишек из колледжа, решивших по случаю пятницы попытать счастья на Северном берегу, — это чувство имело не одну причину.

И — чего уж скрывать от себя самой? — все, что преследовало ее последнее время: бессонницу, нервозность, постоянное беспокойство и эту странную потливость, — все это можно было объяснить и другой причиной, помимо чувства вины.

Она была влюблена.

Джастин открыл дверь прихожей дома Баркеров ключами, которые они оставили его родителям перед отъездом в Испанию, и вошел. Остин, пес Баркеров, тихонько потрусил к мальчику. Пес был крупный — его холка находилась почти на уровне груди Джастина. Мальчик постоял немного, ласково поглаживая спину собаки одной рукой. В другой он держал серое пластиковое ведерко. Остин проводил во дворе перед домом Джастина чуть ли не столько же времени, сколько на лужайке Баркеров, поэтому, хотя мальчик всего только в третий раз пробрался сюда после отъезда хозяев, пес даже не подумал лаять, ворчать или прятаться под кроватью. Мама Джастина покормила Остина с утра и должна была зайти еще раз вечером, но мальчик пришел вовсе не для того, чтобы дать собаке поесть. Он хотел провести эксперимент.

А еще он хотел улизнуть из дома. Ссорясь, родители переставали его замечать; неудивительно, что и на отсутствие сына они не обратили внимания. Разговоры на повышенных тонах стали, похоже, их излюбленной формой общения. С самого утра они начинали огрызаться друг на друга, сначала негромко, а потом, в течение дня, разгонялись до крика — словно где-то в доме было спрятано колесико, как на аппарате громкой связи, которое само по себе крутилось и делало их голоса все более и более пронзительными. И так до самого вечера, когда они укладывали Джастина и продолжали переругиваться теперь уже отвратительным шепотом, чтобы не мешать ребенку уснуть.

Джастин, конечно, не всегда до конца понимал, в чем дело, но в свои семь лет был достаточно умен, чтобы сознавать, что орать родители могут по одной причине, а злиться при этом совсем по другой. Например, в понедельник папа, придя с работы, спокойно просил Джастина убрать солдатиков с ковра в гостиной и унести их на место, в детскую. А в среду он вдруг начинал вопить: «Боже Джастин, да убери ты, наконец, отсюда этих чертовых солдатиков!» Вовсе не обязательно быть взрослым десятилетним парнем, чтобы понять: на самом деле папа злится вовсе не из-за солдатиков — не только из-за них.

Вскоре он догадался, что ссоры родителей имеют какое-то отношение к женщине по имени Дениза. Джастин не мог взять в толк почему, но папе она нравилась, а маме нет. Мама всегда эту Денизу обзывала и кричала, что папа не должен проводить с ней так много времени. А папа отвечал в том смысле, что это просто смешно, Дениза — милая девушка, и она ему, конечно же, нравится, иначе зачем бы он стал ее нанимать; но «между нами ничего нет, если ты об этом, и нечего тут так вопить». И вообще, добавлял он, судя по счетам, мама опять вышла за рамки бюджета (что бы это значило, интересно?). А мама тогда говорила, что бюджет никуда не годится и его надо переделать: разве они могли предвидеть, что придется так много тратить на одежду Джастина — он в этом году прямо на глазах вырастает из всех вещей. На это папа отвечал так: