Григорий Глазов - Ночной пасьянс

Отыскав нужные бумаги, Богдан Григорьевич осторожно стал спускаться со стремянки, сел к столу читать, задумчиво покачивая двумя пальцами пресс-папье. Это было старинное тяжелое бронзовое литье. Ручкой служил клыкастый бронзовый же дикий кабан. Штуковину эту Богдан Григорьевич купил лет двадцать тому в антикварном, сравнительно недорого, да еще в комплекте с пачкой промокательной розоватой бумаги, удивившись тогда, как она, довоенная, могла сохраниться у владельца. Такой теперь не сыщешь. Он не знал, выпускают ли вообще сейчас, в век шариковых ручек, промокательную бумагу. Сам же пользовался только пером - хорошей американской авторучкой, которую ему подарил Голенок и Миня Щерба в день рождения, присовокупив два флакона паркеровских чернил.

Зазвонил телефон.

- Слушаю, - Богдан Григорьевич снял трубку. - Ты, Миня?.. В сорок первом?.. По-моему, что-то есть... Дислокацию и передвижение? Понял... Хорошо, посмотрю... Завтра дам ответ...

Затем Богдан Григорьевич снял свою вылинявшую фланелевую пижаму в продольных широких полосах, словно тюремное одеяние, переоделся и, сунув в холщовую сумку папку с бумагами, вышел из дому.

17

Сделав все покупки, Теодозия Петровна навестила приятельницу, с которой одновременно ушла на пенсию. Та обещала ей достать несколько мотков итальянской шерсти. Пили чай, беседовали тихо и степенно, и время текло незаметно, тем более, что вспомнить хотелось многих, многое оценить и прийти к согласию. Поцеловав на прощание подругу в щечку, договорившись встретиться в церкви Петра и Павла, Теодозия Петровна втиснулась с сумками в трамвай (был час пик) и уставшая добралась до дому. Своими ключами отперла входную дверь, проходя по коридору, бросила взгляд на дверь Богдана Григорьевича и не увидев у его порога туфель, поняла, что хозяин отсутствует.

Из запланированного на сегодня осталась только уборка комнаты Богдана Григорьевича - вытереть пыль и натереть полотером паркет. Наводить порядок на столе ей не разрешалось, только смахнуть пыль. Она не очень понимала, почему: книги, бумажки, папки разбросаны вроде как попало, а надо бы все стопочкой. Но у Богдана Григорьевича имелись свои представления о порядке на рабочем столе, он мигом находил все, что нужно, о чем не догадывалась Теодозия Петровна.

Разогрев на сковороде налистники и попив переслащенного чаю, она изучила телевизионную программу и была несколько огорчена тем, что по Центральному телевидению по казывали в повторе первую серию картины "Место встречи изменить нельзя", которую она хотела смотреть еще раз, а через пятнадцать минут по первой программе Варшавского телевидения начинался американский фильм "Сто винтовок". Утешение принесло то, что по второй программе в полночь Варшава показывала английский сериал "Изменчивая судьба капитана Ланкастера и Хубби Миллер". Так что до полуночи Теодозия Петровна надеялась разложить еще несколько пасьянсов.

Взяв две тряпки - влажную и сухую, - она отправилась убирать комнату Богдана Григорьевича. Начинала обычно справа от двери и дальше шла по кругу. Вытирая стол, касалась только тех мест, где ничего не лежало. Протерла бронзовое пресс-папье, держа его на весу, в который раз удивилась тяжести, и в который раз с интересом разглядывала бронзового кабана, ощерившего клыкастую пасть...

18

На субботу в райцентре Борятичи было назначено открытие мемориальной стелы в честь земляков-партизан и подпольщиков, погибших в годы войны.

Юрий Кондратьевич Кухарь имел несколько поводов для поездки в Борятичи. Во-первых, официально, - председатель Облсовпрофа, он был уполномочен бюро обкома партии, во-вторых, заседал на сессиях облисполкома, как депутат от Борятичинского района, а в-третьих, умерший пять лет назад старший брат Тимофей командовал крупным партизанским соединением в этих местах, погибшие были его люди. Почти до самой смерти работал Тимофей Кухарь председателем парткомиссии Подгорского обкома. Потому Юрий Кондратьевич Кухарь всегда чувствовал себя в Борятичах своим человеком и желанным гостем. С секретарями райкома и председателем райисполкома он был даже снисходительно по-свойски на "ты". Они, довольные, отвечали тем же - на "ты", но лишь с добавлением к его имени еще и отчества, что как бы поднимало его над ними на одну ступеньку...

Служебная машина стояла уже под окном, а Юрий Кондратьевич еще допивал чай с тончайшим сухариком. Плотно завтракать не стал. Много есть вообще избегал, берег фигуру, боялся полноты. Ел в основном овощи, мяса поменьше, к мучному почти не прикасался, сыров терпеть не мог, запах любого из них - голландского, российского или костромского, - был просто ненавистен, преследовал с юношеских лет. Юрий Кондратьевич вроде и не помнил его истоков, просто отвратный этот запах как бы жил в нем. Сегодня, понимал он, придется нарушить все ограничения: районное начальство после торжеств увезет в какое-нибудь лесничество. Юрий Кондратьевич даже знал меню (по прошлым поездкам в Борятичи): двойная уха из карпа, вареники с картошкой, со свиными шкварками и чесночной приправой, шашлыки из молодой баранины, изжаренные на мангале, от которых призывный аппетитный дух растекается по всему лесу, крученики - белые грибы, закатанные в тонкие ломти телятины, которые будут млеть в сметане в эмалированном казане на древесных углях. Ну и выпивка, конечно, в ассортименте.