Виталий Гладкий: По следу змеи

Следователь . А вы не боялись, что Чаплинский избавится от вас давно испытанным способом?

Баняк . Нет. Я намекнул, что у меня есть фотокопия его росписки о сотрудничестве с гестапо, и в случае чего все материалы о нем мои люди передадут куда следует.

Следователь . У вас действительно имеется такая фотография?

Баняк . Нет. Об этом мне в свое время сообщил Мирослав.

Следователь . На предыдущем допросе вы рассказывали, как ваша попытка освободить Гайворона потерпела неудачу. Почему вы решили отомстить за его смерть только троим из отряда "ястребков"? Ведь там было много солдат.

Баняк . Судьба… Так уж получилось, что после окончания института я поселился здесь. Когда однажды встретил Слипчука, а затем и Лубенца, то очень испугался: они могли меня опознать – мы ведь земляки. И они хорошо знали моего старшего брата Богдана, потому что учились вместе. Я отпустил усы и бороду, старался не попадаться им на глаза, даже подумывал о перемене места жительства. Но по истечении некоторого времени убедился, что мои опасения беспочвенны – в их воспоминаниях я остался мальцом, а годы внешность не щадят… Я знал, что в последние минуты жизни Мирослав приговорил именно их… именно их приговорил к смерти… Я был невдалеке от места последнего боя Мирослава, в "схроне", куда он пытался добраться. Видел все и слышал… До встречи с Гостевым у меня не было такого намерения, поскольку это было мне не по силам и, кроме того, ненужный риск. Нельзя было привлекать к себе внимания… Но потом… Все складывалось очень хорошо: часть икон была уже у Богдана, остальные я должен был увезти сам. И тут мне подвернулся такой удобный случай. Я все рассчитал – опыт у меня большой по изготовлению зубных протезов. Вот я и решил… перед уходом… отомстить за Мирослава. Лубенец сам пришел в стоматологию, а Слипчука и Михайлишина пришлось уговаривать…

Следователь . Да-а, вы все рассчитали правильно…

Баняк . Я не могу понять, почему Михайлишин?..

Следователь . Остался жив? Тут у вас промашка вышла – Михайлишин месяц лечился голоданием и, естественно, ничего не ел. А значит, процесс истирания зубных протезов замедлился. Жалеете, что не вышло?

Баняк . Да! Мне терять уже нечего… Я вас ненавижу! Всех!

Следователь . В этом ничего нет нового. Но мы отвлеклись, Баняк. Каким образом к вам попали документы Ковальчука?

Баняк . Их готовил себе Милослав.

Следователь . Значит, это он убрал родителей и родственников Ковальчука?

Баняк . Да.

Следователь . А документы на имя Домича?

Баняк . Мне их передал Капустяк.

Следователь . Каким образом вы собирались уйти за границу?

Баняк . Я дожидался в Новороссийске иностранного судна. На нем прибудет человек, с которым я в заранее обусловленном месте должен был обменяться одеждой и документами и пройти на корабль…

Следователь . А иконы?

Баняк . Иконы мне передал бы Сергач…"

Теплоход "Элевтериа" под греческим флагом шел в нейтральных водах Черного моря. Он держал курс на Новороссийск. Дул легкий бриз, утреннее солнце серебрило острые гребешки небольших волн, за кормой тянулся белопенный след, над которым кружили чайки. Легкий прозрачный туман еще скрывал приближающийся берег, но среди пассажиров теплохода царило известное всем туристам оживление. Некоторые из них даже отказались от завтрака, стояли у борта, с волнением ожидая встречи с таинственной и загадочной для них Россией.

Теплоход был зафрахтован английской туристической фирмой "Милли", и пассажиры в основной свой массе были выходцами из туманного Альбиона. Кроме них в круиз по Черному морю на греческом теплоходе отправилось около десятка итальянцев, семья известного французского банкира и западный немец, который присоединился к туристической группе в Гамбурге.

Немец, коренастый русоволосый мужчина лет пятидесяти, с коротко подстриженной бородкой и аккуратными седыми усиками, был крайне неразговорчив, со стюардами объяснялся преимущественно жестами и большую часть пути просидел в каюте. Может, тому причиной послужил языковый барьер – еще в Гамбурге он дал понять, что не владеет ни английским, ни греческим. Возможно, другие мотивы руководили его поступками, но, как бы там ни было, немец держался в стороне от шумных компаний и не делал попыток с кем-либо сблизиться. Он оставался совершенно незаметным среди буйной туристской братии, насколько это возможно было на тесном пятачке теплоходной палубы, куда немец выходил подышать свежим морским воздухом только вечером, в темноте. Завтрак, обед и ужин он пожелал, чтобы ему подавали в каюту, в баре он не появлялся, хотя к спиртному был отнюдь не безразличен и часто посылал за ним стюарда. В списках пассажиров немец значился как Рудольф Берг…