Виталий Гладкий - По следу змеи

– Как здоровье, Алексей Иванович? – в кабинет вошел Кравчук с перебинтованной рукой на перевязи.

– А я только о тебе подумал. На здоровье уже не жалуюсь, заштопали меня врачи по всем правилам. Как у тебя, Костя?

– У меня еще не скоро гипс снимут… Зудит…

Да, Мирон Сергач поработал своими "рычагами" от души: двух оперативников пришлось отправить в больницу, да и Кравчуку порядком досталось от озверевшего бандита… Задребезжал телефон.

– Слушаю, Бикезин…

– Вам звонят из Львова, – голос дежурного по оперативному залу. – Соединяю…

– Бикезин? Здорово, Алексей Иванович! Бойчук… Как у тебя там жизнь протекает? Нормально? Рад за тебя, рад… Тебе привет от нашего общего знакомого.

– Это от кого еще?

– Ну, капитан, нельзя забывать папу Стаха, от него, соколика, от него.

– Где он сейчас?

– У нас, где же ему быть. Исповедуется старый греховодник. Кстати, обиду на тебя имеет. Это же нужно, впервые в жизни попасть впросак.

– И на старуху бывает проруха…

– Точно! Обязательно передам ему твои слова, пусть порадуется дедушка, что и ты его не забыл еще. А то у него сейчас настроение подпорчено – копилочку-то мы его зацепили. Есть на что посмотреть, доложу тебе. Не зря Адвокат столько лет старался, не зря…

– Меня один вопрос интересует – Ковальчук.

– Потому тебе и позвонил. С нижайшей просьбой. Видишь ли, Алексей Иванович, папа Стах стал в общем-то милым собеседником, разговорился наконец. Но как только доходит дело до Ковальчука, сразу же в кусты. Молчит, и все. "Не ведам. Пан Ковальчук, то есть, проше пана, случайный знакомый…" Твердит уже который день. Так ты уж, будь добр, если есть такая возможность, копни этот вопросик поглубже. Он нас очень заинтересовал. Что-то за этим всем скрывается.

– Попробуем. У нас тут тоже есть кое-кто, да только уже больно неразговорчив.

– Значит, и у тебя все на мази?

– Да, в основном…

– Поздравляю, Алексей Иванович! Значит, не забудешь? Будь здоров! Звони.

После обеда капитан Бикезин зашел в поликлинику на перевязку и поспешил обратно в управление – дело близилось к завершению, и нужно было готовиться к очередному допросу преступника. И готовиться самым тщательным образом, материалов накопилось предостаточно, и пора было переходить в решающую атаку на этого матерого волка… В дверь кабинета постучали.

– Войдите!

– Извините, я вам не помешал? – адвокат Михайлишин нетвердыми шагами направился к столу капитана.

– Нет, нет, прошу вас, Богдан Станиславович. Садитесь…

В который раз Бикезин поражался тем метаморфозам, которые происходили на его глазах с адвокатом. А сегодня тем более. Перед ним, ссутулившись, сидел заросший недельной давности щетиной старик. Костюм в сальных пятнах, несвежая рубашка с оборванными пуговицами, небрежно повязанный галстук с замусоленными концами. И руки… Какие-то жалкие, беспомощные, с обгрызенными ногтями, они то и дело суетились в поисках чего-то невидимого, эфемерного, что все время ускользало, заставляя их владельца недоумевать, страдать и бояться. Потухшие глаза, подслеповато шурясь, беспокойно ощупывали стол, стены, пол в кабинете и даже что-то внутри себя, заплывая слезной поволокой…

– Я слушаю вас, Богдан Станиславович.

– Алексей Иванович, бога ради, простите мне мой вид… Мне стыдно… Я виноват…

– Что случилось?

– Скажите, капитан, вы представляете себе, что такое идти в атаку? Во весь рост, под пули, в разрывах мин и гранат. Страшно? Да! Очень… Но рядом с тобой твои товарищи, друзья. А позади – Родина. Смерть – не избавление от мук и не просто шаг в небытие, а продолжение жизни. Пусть не твоей! – твоих детей, внуков, родных и близких, твоих друзей. Я прошел всю войну от порога родного дома до Берлина. Со смертью в обнимку, но я ее не боялся. Нет! Не было в моем сердце такого чувства, понимаете, не было! Два тяжелых ранения, контузия и Бог знает сколько мелких царапин – все выдержал. Верил… в жизнь… в будущую… прекрасную жизнь… А вот теперь… Теперь я боюсь! Я трус! Понимаете – трус!!!

– Успокойтесь, Богдан Станиславович! Что с вами?

– Со мной? Со мной пока ничего… И это самое страшное! Пока ничего… Пока… Но сколько это может длиться? Еще день, два, месяц, год? Я не могу, я задыхаюсь… Я беспомощен, я не могу ничего с собой поделать! Трус, самый распоследний трус!

– Так все-таки скажите же наконец, что с вами происходит?

– Капитан, я знаю, от чего умерли Слипчук и Лубенец. Нет, не перебивайте меня! Давно знаю. Очень давно.