Виталий Гладкий - Подозреваются в убийстве

В кабинете царил полумрак. Тяжелые шторы темно-бордового цвета задернуты, и солнечный луч, который нашел узкую щелку между двух полотнищ, раскроил длинную комнату пополам, высвечивая желтую полоску свеженатертого паркета.

Директор ликеро-водочного завода Осташный дернул за шнур, и шторы расползлись в стороны, обнажая чисто вымытые стекла. За окном кудрявились молодой зеленью верхушки тополей: кабинет на втором этаже – и виднелся кусок крыши тарного цеха, – яркое пятно красной черепицы в проплешинах лишайников.

Осташный грузно опустился в кресло, закурил и как-то нерешительно, словно боясь обжечься, дотронулся до черной кнопки на пульте селекторного устройства.

Дверь кабинета отворилась, и секретарша Аллочка Сахнина, девица не первой молодости, кокетливо покачивая крутыми бедрами, просеменила к столу.

– Слушаю, Демьян Федорович.

– Где главный инженер?

– Петр Петрович просил передать, что сегодня задержится.

– Безобразие! – взорвался Осташный. – Цех розлива вторую неделю лихорадит, две линии на ремонте, а Петр Петрович изволит задерживаться!

– Да, но…

– Что – но! Позвони ему немедленно: через полчаса оперативка и его присутствие обязательно!

– Демьян Федорович… – Аллочка смущенно теребила пуговицу на кофточке. – У Петра Петровича сегодня бракоразводный процесс.

– Бракоразводный… – Осташный потер лоб, что-то припоминая. – Процесс… М-да… Из головы вылетело… Ладно, иди. Нет, постой! Вызови ко мне Басаргину.

Аллочка заторопилась к выходу. Минут через пять она возвратилась и, удивленно округлив глаза, почти шепотом сказала:

– На работе ее нет.

– Как… нет? Ну, знаете ли… – Осташный схватил телефонную трубку. – Номер ее домашнего телефона?!

– Там… – Аллочка показала на листок, который лежал под стеклом перед Осташным.

Директор принялся накручивать диск телефона. Трубка долго отвечала ему длинными гудками; наконец Осташный в раздражении швырнул ее на рычаг.

– Распустились! Отыскать и доложить мне!

– Будет исполнено, Демьян Федорович.

Аллочка ушла. Осташный принялся раскуривать потухшую сигарету. Это давалось ему с трудом – руки дрожали и спички ломались одна за другой.

– Работнички, язви их в душу… – бормотал директор.

Оперативное совещание, так называемая "пятиминутка", затянулась, как всегда, на два часа. Когда порядком уставшие подчиненные Осташного задвигали стульями и потянулись к выходу, он окликнул Рябцева, заместителя начальника тарного цеха, который присутствовал вместо Басаргиной:

– Иннокентий Сергеевич, задержись.

Рябцев, тощий и болезненный с виду, вяло кивнул и спрятал в карман портсигар.

– Кури… – заметил это движение Осташный. – Присаживайся. Где Басаргина?

Рябцев немного помялcя, затем вздохнул и, подняв на директора темные глаза с желтоватыми белками, ответил:

– Не знаю… В цехе она не появлялась с прошлой среды.

– Заболела?

– Может быть…

– И ты не пытался выяснить причину ее отсутствия?

– Нет.

– Тебе не стыдно, Иннокентий Сергеевич? – Осташный тяжело глядел на Рябцева. – Почитай неделю, подчеркиваю, неделю, Басаргина, твой начальник, товарищ, не появляется на работе, даже не звонит, как мне доложила Сахнина, а ты не удосужился поинтересоваться, что с ней, где она, может, ей нужна помощь, наконец.

– Я как-то не подумал… – Рябцев опустил глаза, сквозь сухую морщинистую кожу проступили красные пятна.

– А нужно думать! Задавила текучка? Домашние заботы? Это не оправдание! Это черствость души, это элементарное неуважение к человеку. Все. Иди.

После ухода Рябцева директор долго сидел неподвижно, задумавшись, затем осторожно поднял телефонную трубку и, какой-то миг поколебавшись, медленно набрал номер.

– Райотдел милиции? Здравствуйте. Говорит директор ликеро-водочного завода Осташный…

Участковый, лейтенант Байкин, долго держал палец на кнопке звонка, но по другую сторону двери, кроме мелодичного перезвона, не слышно было ни единого звука. Тогда Байкин постучал кулаком сильно и зло; но результат оказался прежним.

"Вот незадача… – тоскливо думал Байкин. – Анюта, поди, родила уже, а я тут… Дернула меня нелегкая в райотдел заявиться!"

Розовые щеки лейтенанта стали и вовсе пунцовыми; он хотел было пнуть дверь ногой, да вовремя спохватился: рядом пыхтел домоуправ, толстый и степенный Колупаев, не мог отдышаться, хотя квартира Басаргиной была всего лишь на третьем этаже, и поминутно тер обширную лысину носовым платком не первой свежести.